Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

— Не ваше дело, — отрезала она.

— Но это так. Я видел репетиции. Вы вялы и неубедительны. Все комические эпизоды выходят плоскими, а сцена воссоединения просто разбивает наши сердца — она сыграна со свинцовой тяжеловесностью.

— Спасибо, я не нуждаюсь в вашем мнении.

— У вас нет стиля…

— Заткнитесь.

— Нет стиля и нет вкуса Уверен, на телеэкране вы — само очарование, но театр требует особой правдивости. И души, которой вам, честно говоря, не хватает.

Игра перешла все границы разумного. Диана хотела ударить непрошеного гостя, но не находила повода. Она не могла воспринимать всерьез престарелого позера — он был персонажем даже не из мелодрамы, а из музыкальной комедии, с этими его тонкими серыми перчатками и тонким серым галстуком. Глупый злобный педераст, что он понимал в искусстве?

— Убирайтесь вон, или я позову менеджера, — сказала она.

Но он встал между ней и дверью.

Сцена изнасилования? Так вот какую пьесу они играли? Неужели он сгорает от страсти к ней? Боже упаси.

— Моя жена, — улыбнувшись, произнес он, — играет Виолу…

— Я рада за нее.

— …И она чувствует, что сможет вдохнуть в эту роль немного больше жизни, чем вы.

— У нас завтра премьера, — неожиданно для себя проговорила Диана, будто защищая Свое участие в спектакле.

Какого черта она оправдывалась перед человеком, что вломился к ней и наговорил таких ужасных вещей? Может быть, потому что была напугана. Он подошел очень близко, и его дыхание пахло дорогим шоколадом.

— Она знает роль наизусть.

— Эта моя роль. И я сыграю ее. Я сыграю ее, даже если буду самой плохой Виолой в истории театра, ясно?

Диана старалась сохранять самообладание, но ей было нелегко. Что-то заставляло ее нервничать. Нет, не насилия; но чего-то она все же боялась.

— Увы, я уже обещал эту роль своей жене.

— Что? — она изумилась его самонадеянности.

— И ее сыграет Констанция.

Услышав имя соперницы, Диана рассмеялась. В конце концов, это похоже на классическую комедию — что-то из Шеридана или Уайльда, запутанное и хитроумное. Но он говорил с такой непоколебимой уверенностью: «Ее сыграет Констанция», — словно дело обдумано и решено.

— Я не собираюсь больше спорить с вами. Если вашей жене угодно играть Виолу, ей придется играть ее на улице. На паршивой улице, ясно?

— У нее завтра премьера.

— Вы глухой, тупой или то и другое одновременно?

Спокойно, твердил ей внутренний голос, ты переигрываешь, выходишь за рамки сценического действия. Какая бы сцена это ни была.

Он шагнул к ней, и лампа возле зеркала высветила лицо под широкополой шляпой. До сих пор она не могла внимательно разглядеть его, а теперь увидела четко прорисованные линии вокруг его глаз и рта. Это не настоящая плоть и кожа, без сомнений. Личфилд носил накладки из латекса, и они были плохо приклеены. У Дианы зачесались руки от желания сорвать их и открыть его настоящее лицо.

Конечно. Вот оно что. Сцена, которую она играла, называлась «Срывание маски».

— А ну, поглядим, на кого вы похожи, — произнесла Диана, и, прежде чем Личфилд перестал улыбаться, ее рука коснулась его щеки. В последний момент у нее мелькнула мысль, что именно этого он и добивался, но было поздно извиняться или сожалеть о содеянном. Пальцы нащупали край маски и потянули за него. Диана вздрогнула.

Тонкая пленка латекса соскочила и обнажила истинную физиономию гостя. Диана попыталась убежать, но рука Личфилда крепко ухватила ее за волосы. Теперь она могла лишь смотреть в его лицо, полностью лишенное кожного покрова. Кое-где свисали сухие волокна мышц, около горла сохранились остатки бороды, но все прочее истлело. По большей части лицо состояло из голых костей, покрытых пятнами грязи и плесени.

— Я не был, — отчетливо проговорил череп, — бальзамирован. В отличие от Констанции.

Диана никак не отреагировала на объяснение. Она ни единым звуком не выразила протеста, несомненно необходимого в данной сцене. У нее хватило сил лишь на то, чтобы хрипло застонать, когда его рука сжалась еще крепче и отклонила ее голову назад.

— Рано или поздно мы все должны сделать выбор, — сказал Личфилд. Его дыхание уже не пахло шоколадом, а разило гнилью.

Диана не совсем поняла.

— Мертвые должны выбирать более тщательно, чем живые. Мы можем тратить наше дыхание — извини меня за это выражение — лишь на чистые наслаждения. Я полагаю, тебе не нужно искусство. Не нужно? Так?

Она согласно закивала головой, от души надеясь, что это правильный ответ.

— Тебе нужна жизнь тела, а не жизнь воображения. И ты можешь получить ее.

— Да… благодарю… тебя.

— Если ты хочешь, то получишь ее.

Внезапно он плотно обхватил ее голову и прижался губами к ее губам Ощутив гнилое дыхание у себя во рту, она попыталась закричать, но объятие было настойчивым, и Диана упала замертво.

Райен нашел Диану лежавшей на полу гримерной, когда время уже близилось к двум. Понять случившееся было трудно. У нее не оказалось ран ни на голове, ни на теле, не была она и мертвой в полном смысле слова Казалось, что она впала в кому. Возможно, поскользнулась и ударилась обо что-то затылком. Во всяком случае, она была без сознания.

До премьеры оставалось несколько часов, а Виола лежала в реанимационном отделении местной больницы.

— Чем быстрее это заведение пойдет с молотка, тем лучше, — сказал Хаммерсмит.

Он пил во время рабочего дня, чего раньше Кэллоуэй за ним не замечал. На столе стояли бутылки виски и полупустой стакан. Темные круги от стакана отпечатались на счетах и деловых письмах. У Хаммерсмита тряслись руки.

— Что говорят в больнице?

— Она прекрасная женщина, — сказал менеджер, глядя в стакан.

Кэллоуэй мог поклясться, что Хаммерсмит был на грани слез.

— Хаммерсмит! Как она?

— Она в коме. И ее состояние не меняется.

— Полагаю, это уже кое-что.

Хаммерсмит хмуро посмотрел на Кэллоуэя.

— Сопляк, — сказал он. — Крутил с ней шашни, да? Воображал себя черт знает кем? Ну, так я скажу тебе: Диана Дюваль стоит дюжины таких, как ты. Дюжины!

— Из-за этого вы и позволили продолжать работу над спектаклем, Хаммерсмит? Потому что увидели ее и захотели прибрать к своим липким ручонкам?

— Тебе не понять. Ты думаешь не головой, а кое-чем другим.

Кажется, его глубоко оскорбило то, как Кэллоуэй интерпретировал его восхищение Дианой Ла Дюваль.

— Ладно, будь по-вашему. Так или иначе, у нас нет Виолы.

— Вот почему я отменяю премьеру, — сказал Хаммерсмит, растягивая слова, чтобы продлить удовольствие.

Это должно было случиться. Без Дианы Дюваль не будет «Двенадцатой ночи». И такой исход, возможно, к лучшему.

Раздался стук в дверь.

— Кого там черти принесли? — устало проговорил Хаммерсмит. — Войдите.