Терри Пратчетт - Ноги из глины

— Как цветочный горшок, — сказал Нобби. — Как они могут ходить, если они как простые горшки? Они должны все время трескаться.

— Они еще тупые, — сказал Кишка. — Я слышал, был один голем в Квирме, которому сказали прокопать траншею, а потом забыли, и вспомнили только когда траншея была полна воды, потому что он прокопал ее до самой реки.

Кэррот развернул свиток на столе и положил его рядом с бумажкой, которая была вложена в рот отцу Тубелчеку.

— Он мертв, не так ли? — спросил сержант Кишка.

— Он безвреден, — ответил Кэррот, сравнивая две бумаги лежащие перед ним.

— Правильно. У меня там где-то есть молот, я только...

— Нет, — сказал Кэррот

— Вы же видели, что он собирался сделать!

— Я не думаю, что он смог бы ударить меня. Я думаю, он хотел напугать нас.

— У него это получилось!

— Посмотри сюда, Фред.

Сержант Кишка посмотрел на стол. — Иностранная писанина, — сказал он тоном говорящим, что на свете нет ничего лучше, чем добрая домашняя писанина, возможно пахнущая чесноком.

— Ты ничего в этом не замечаешь?

— Ну... они похожи, — заметил сержант Кишка.

— Этот желтый свиток из головы Дорфла. А это изо рта отца Тубелчека, — сказал Кэррот. — Совпадают буква в букву.

— Почему так?

— Я думаю, что Дорфл написал эти слова и вложил их в рот старого Тубелчека, после того как бедняга умер, — медленно сказал Кэррот, продолжая сравнивать бумаги.

— Нихрена себе, — сказал Нобби. — Это мерзко, это...

— Нет, ты не понимаешь, — сказал Кэррот. — Я хотел сказать, что он написал их, потому что он знал только эти слова, чтобы помочь...

— Помочь чем...

— Ну... ты знаешь «поцелуй жизни»? — сказал Кэррот. — Я имею в виду, первую помощь? Я знаю, что ты знаешь, Нобби. Ты ходил со мной на те курсы по оказанию первой помощи.

— Вы сказали, что там дают бесплатную чашку чая и пирожное, вот я и пошел, — хмуро сказал Нобби. — Все равно они кончились, когда до меня дошла очередь.

— Это то же самое, что и спасение жизни, — сказал Кэррот. — Мы хотим, чтобы люди дышали, и мы вдыхаем воздух в них...

Они все повернулись и посмотрели на голема.

— Но големы не дышат, — сказал Кишка.

— Дело в том, что големы знают только одну вещь, что дает жизнь, — сказал Кэррот. — Слова в голове. — Все опять повернулись и посмотрели на бумаги.

Еще раз повернулись и посмотрели на статую, что была Дорфлом.

— Здесь становится холодно, — задрожал Нобби. — Я оп'дленно чувствую ауру холода, проплывающую по воздуху! Как будто кто-то...

— Что здесь происходит? — спросил Ваймз, стряхивая брызги со своего плаща.

— ... открыл дверь, — сказал Нобби.

Десятью минутами позже.

У сержанта Кишки и Нобби, ко всеобщему облегчению, закончилось дежурство. Кишка в целом не понимал, зачем нужно проводить расследование, если есть признание. Это выходило за рамки его знаний и опыта. Получаешь признание и все на этом. Нельзя не верить людям. Людям не веришь только когда они говорят, что они невиновны. Только виновным стоит доверять. Все остальное застревает на самой идее использования полиции.

— Белая глина, — сказал Кэррот. — Мы нашли белую глину. Практически необожженную. Дорфл сделан из темной терракоты, жесткой как камень.

— Последнее что видел старый священник, был голем, — сказал Ваймз.

— Это был Дорфл, я уверен, — сказал Кэррот. — Но это не тоже самое, если сказать что Дорфл убийца. Я думаю, он появился, когда священник уже умирал, вот и все.

— О? Почему?

— Я... еще не уверен. Но я часто видел Дорфла. Он всегда был очень добрым.

— Он работает на бойне!

— Наверно это неподходящее место для работы добрых личностей, сэр, — сказал Кэррот. — Однако я проверил все доступные записи и я не нашел ни одного упоминания когда големы нападали на людей. Или совершали какое-нибудь преступление.

— Да ладно, — сказал Ваймз. — Все знают... — он остановился, когда его циничная половина прислушалась к его критичной. — Что означает — никогда?

— О, люди всегда рассказывают истории, что они знают кого-то, у кого есть друг, дедушку которого убили, и это в основном правда. Големам не позволено наносить вред людям. Это написано в их словах.

— Наверняка они хитрят, — сказал Ваймз.

— Все хитрят, сэр.

— Да ты слышал кучу историй, что они делают глупости, типа изготавливают тысячи чайников, или раскапывают ямы глубинной в пять миль, — сказал Ваймз.

— Да, но в этом, кажется, нет ничего преступного, не так ли сэр? Это своего рода бунт.

— Бунт?

— Глупое повиновение приказам, сэр. Понимаете... кто-то орет им: «Иди и делай чайники», и он делает. Нельзя обвинять за подчинение приказам, сэр. Никто не говорит — сколько. Никто не хочет, чтобы они думали, поэтому они и не думают.

— Они бунтуют в виде работы?

— Это просто предположение, сэр. Я думаю, это более или менее объясняет их поведение.

Автоматически, они повернулись и посмотрели на молчаливую фигуру голема.

— Он слышит, что мы говорим? — спросил Ваймз.

— Я не думаю, сэр.

— Что насчет этой бумажки со словами во рту...?

— Э... я думаю, что они думают, что мертвый человек просто потерял записи слов в голове. Я думаю, они не понимают, чем и как люди живут, сэр.

— Я тоже этого не понимаю, капитан.

Ваймз уставился в потухшие глаза. Верхушка головы Дорфла все еще была открыта, поэтому свет проникал сквозь отверстия. Ваймз видел много ужасных вещей на улицах, но молчащий голем казался чем-то ужаснее. Можно было легко представить его со светящимися глазами, нависшим над тобой, с кулаками разбивающими все как молоты. Это было больше чем воображение. Казалось это встроено в эти штуковины. Потенциал, затаившийся на время.

«Поэтому мы все их ненавидим», — подумал он. "Эти пустые глаза, наблюдающие за нами, эти большие лица, поворачивающиеся за нами, разве не кажется, что они все берут на заметку и запоминают имена? Если услышишь что кто-то из них разбил кому-то голову в Квирме или еще где-нибудь, разве не поверишь в это с готовностью?

Внутренний голос, голос который начинал говорить только ночью или, в старые времена, где-то на полпути до дна бутылки, добавил: «Если подумать, как мы используем их, может быть, мы боимся, потому что заслуживает этого...»

«Нет,... нет ничего за этими глазами. Только глина и магические слова».

Ваймз пожал плечами.

— Я только что гнался за големом, — сказал он. — Он стоял на Брасс-бридж. Проклятый голем. Слушай, у нас есть признание и главная улика. Если ты не можешь предоставить ничего лучше чем... твои чувства, тогда нам надо будет...

— ... сделать что, сэр? — сказал Кэррот. — Мы не можем ничего с ним сделать. Он и сейчас мертв.

— Обездвижен, ты хочешь сказать.

— Да, сэр. Если хотите, то именно так.