Дмитрий Скиф - Чёрный менестрель

Нисколько не смутившись, что он обратился не к тому, посетитель перевёл свой взгляд на Брокунна и продолжил:

— Насколько мне известно, мастер Брокунн, Ваш караван идёт на юг?

— На юго-запад, если быть точнее.

— Это даже лучше.

— Кому?

— Нам обоим.

— В смысле? — не понял Брокунн и внимательно посмотрел на своего собеседника.

Лжекупец сразу же понял, с кем их столкнула судьба. Небольшая шапочка, внешне напомнившая Степану узбекскую тюбетейку, коротко стриженые волосы, за исключением косички до плеча, свисающей с левого виска. Длинный полосатый халат с широкими рукавами, подпоясанный дорогим поясом с узором в виде семиконечной звезды.

Самым сложным моментом в плане Голушко было проникновение в Тапию, которое не вызывало бы ненужных подозрений. Жители города Тапии в большинстве своём принадлежали к секте семикустников и чужестранцев не жаловали. Можно было бы войти под видом купеческого каравана, как это и планировал первоначально Голушко, но все равно оставалась вероятность привлечь внимание тайной стражи города. Лучше всего было бы попасть в Тапию по приглашению кого-нибудь из купцов-семикустников. В этом случае за ними тоже будут приглядывать, но не так рьяно. И вот удача сама шла в руки…

Через три часа после того, как Сууутту (именно так звали купца-семикустника), закончил свою беседу с Брокунном, Голушко понял, что те четыре дня, которые продлится дорога от Маэда до Тапии, будут насыщены велеречивыми и длительными разговорами. Забегая вперёд, можно сразу сказать, что Голушко не ошибся…

Под конец первого дня путешествия случилась неприятность. Уже смеркалось, когда у одного из фургонов купца-семикустника отвалилось колесо.

— И чего сидим? — спросил подъехавший к потерпевшему аварию фургону «капитан» Билко.

Возница, также семикустник, ничего не ответил, а подъехавший на лошади Сууутту объяснил:

— Согласно нашей вере дни сменяются с закатом, и именно сейчас наступил день верхней ветви великого куста.

— И? — не понял Билко.

— В этот день запрещается работать. В порядке исключения тем из нас, кто оказался в дороге, можно править лошадью, но вот чинить фургон уже нельзя.

— А разве это проблема? — спросил подошедший Степан. Голушко прекрасно понимал, что если они не двинутся в течение получаса, то ночь застанет их в пути, и им придётся остановиться в лесу, а не в уютном трактире. Поэтому он предложил:

— Давайте мы вам починим фургон.

— Что вы, что вы, — ужаснулся Сууутту, — по заветам наших предков мы не можем ездить на фургонах, которые собрали чужеземцы…

— Но ведь мы не собираемся собирать фургон, — удивился Степан, — мы только его починим.

— Увы, — тяжело вздохнув, ответил семикустник, — чтобы я смог пользоваться этим фургонам, после того как вы его почините, наш мастер должен будет его разобрать и собрать…

Утро следующего дня началось с заунывных молитв семикустников. Последователи официальной религии города Тапии распевали молитвы около четырёх часов, причём весьма немелодично. После этого, наскоро перекусив чищеными орехами, последователи золотого куста расселись кружком вокруг Сууутту, который достал книгу и начал читать на редкость нудным голосом, вгоняющим в сон:

— В начале был куст. Он ещё не был великим кустом, но семя его летало во вселенной… — читал Сууутту своим единоверцам, а все остальные разбрелись кто куда, лишь бы не слушать эту тягомотину. — И захотел великий куст…

Степан поймал себя на том, что начал клевать носом, встал и с удовольствием потянулся, чем заслужил неодобрительные взгляды последователей религии великого куста.

— … создать нечто, — продолжил чтец-семикустник, — и отрастил он корень свой в пустоту, и напитался он в пустоте соком великой бездны…

Голушко, поняв, что у него от голода бурчит в животе, достал из холщового свёртка краюху чёрного хлеба, кусок сала и чеснок, и начал готовить себе бутерброды. Запах сала с чесноком донёсся до внимающих великому слову великого куста, и они нарочито поморщились, но по голодным взглядам на нехитрую снедь Степана чувствовалось, что они бы охотнее вкушали пищу земную, нежели духовную.

Один Сууутту, вставший, в отличие от остальных, спозаранку и заправившийся колбасой ещё до рассвета, как ни в чём ни бывало продолжал бормотать:

— … И отрастил великий куст первую ветвь свою, и расцвели на ней два цветка, и были сии цветки…

Смачное хрумканье прервало повествование про великий куст.

— Господин менестрель, — оторвался от книги Сууутту, — не могли бы вы грызть свой чеснок где-нибудь в другом месте?

— Разумеется, мастер Сууутту, — пожав плечами, ответил Степан и, собрав в мешок свою снедь, двинулся подальше от круга семикустников…

Спозаранку следующего дня семикустники развили бешеную энергию. Быстро заменив колесо, и не дав никому позавтракать, они потребовали, чтобы обоз немедленно двинулся дальше. На робкие возражение путешественниковСууутту отвечал, что время дорого, они и так уже на сутки отстают от графика…

Обоз вошёл в город Суитсу с последними лучами солнца, еле успели до закрытия ворот. Уже в потёмках добравшись до постоялого двора, все мечтали только о том, чтобы перекусить и выспаться, но не тут-то было — мест на постоялом дворе не оказалось.

— Табачная ярмарка, — пояснил ситуацию Диргиниус и, строго обведя взором бойцов вольной роты под видом обозников, предупредил:

— Только не вздумайте курить внутри городских стен! В Суитсу, несмотря на то, что основным источником его дохода является табак, курить строго-настрого запрещено, и всех нарушителей продают в рабство на табачные плантации.

— Алак, — обратился к магу Голушко после того, как все разошлись устраивать лагерь внутри частокола на пустыре около постоялого двора, за что его хозяин содрал с каравана целых три шкела, — а почему хотя в городе табачная ярмарка, в нём запрещено курить?

— Да просто у глав магистрата, которые являются очередными потомками местного пророка, как когда-то и у самого пророка, табачный дым вызывает страшный кашель и жуткую сыпь по всему телу, — ответил Диргиниус. — Вот пророк в своё время и запретил курить табак, а его преемники поддерживают данный запрет.

Несмотря на то, что курить в городе Суитсу было категорически запрещено, Степан не смог отказаться от употребления никотина. Впрочем, табак он не курил, он его нюхал. Впрочем, даже это невинное занятие вышло Голушко боком, так как некий не в меру ретивый блюститель нравственности, после того как застукал Степана за этим занятием, прочёл нудную проповедь о вреде табака, а потом позвал стражу. Наряд охранителей спокойствия граждан оказался таким же падким на деньги, как и везде, и Голушко удалось разойтись полюбовно с блюстителями порядка всего за три золотых. Десятник стражи взвесил в руке, внимательно осмотрел при свете факела и укусил каждую монетку, после чего счел, что нюхать табак и курить его не одно и то же, и под возмущённые крики бдительного гражданина удалился.