Дмитрий Скиф - Чёрный менестрель

Лязг мечей, покидающих ножны, раздался вокруг семикусников. Первый из них, кто увидел это, тут же закричал:

— Братья, братья — это не подходит!

— Почему не подходит? — удивился не въехавший в обстановку другой семикустник.

— Потому что не девица подстерегала, а её подстерегли! — с жаром ответил первый, косясь на обнажённые кленки. — Кроме того, данная девица некуда не сбегала, и мы точно не знаем, можем ли мы считать кровь нашего брата невинной…

— Это да, — согласился оторвавшийся от книги Сууутту, мгновенно оценив ситуацию, а главное — количество семикустников и их возможных противников. В результате он моментально пришел к выводу, что данный отрывок никак не подходит под ситуацию, во всяком случае, пока обоз не придёт в Тапию, где им смогут оказать помощь городские стражники.

Лихорадочно перелистывавший страницы книги Сууутту вдруг остановился и начал читать дрожащим голосом:

— …И увидишь между пленными женщину, красивую видом, и полюбишь ее, и захочешь взять ее себе в жены, то приведи ее в дом свой, и пусть она острижет голову свою и обрежет ногти свои, и снимет с себя пленническую одежду свою, и живет в доме твоем, и оплакивает отца своего и матерь свою в продолжение месяца; и после того ты можешь войти к ней и сделаться ее мужем, и она будет твоею женою; если же она после не понравится тебе, то отпусти ее, куда она захочет, но не продавай ее за серебро и не обращай ее в рабство, потому что ты смирил ее.

— И что, вы уже всех нас взяли в плен? — поигрывая саблей, ехидно спросил Голушко.

— К тому же ни один из них не стал моим мужем, — чуть покраснев, заметила Ребана.

— Что значит — один из них? — удивилась Хиир, оторвавшись от своего арбалета.

— Да там второй, за стеной лежит, — махнув в сторону развалин, ответила Ребана.

— Ну, ты даёшь, девочка моя, — пробурчала себе под нос Лутка, глядя, как семикустники начали недоумённо переглядываться, сообразив, что ещё одного из них не хватает.

Тем временем Сууутту ещё быстрее стал перелистывать книгу, наконец, нашёл в ней заинтересовавший его отрывок и начал читать:

— …Если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с нею в городе и ляжет с нею, то обоих их приведите к воротам города, и побейте их камнями до смерти: отроковицу за то, что она не кричала в городе, а мужчину за то, что он опорочил жену ближнего своего; и так истреби зло из среды себя. Если же кто в поле встретится с отроковицею, обрученною и, схватив ее, ляжет с нею, то должно предать смерти только мужчину, лежавшего с нею, а отроковице ничего не делай; на отроковице нет преступления смертного: ибо это то же, как если бы кто восстал на ближнего своего и убил его; ибо он встретился с нею в поле, и хотя отроковица обрученная кричала, но некому было спасти ее. Если кто-нибудь встретится с девицею необрученною, и схватит ее и ляжет с нею, и застанут их, то лежавший с нею должен дать отцу отроковицы пятьдесят шкелов серебра, а она пусть будет его женою, потому что он опорочил ее; во всю жизнь свою он не может развестись с нею.

Вот тут-то собрание семикусников возмутилось по-настоящему. Всё дело было в том, что, согласно их традициям, если кто-то из обоза умирал, то его имущество делилось на всех, а отдавать пятьдесят шкелов чужакам им не хотелось…

— Вы слышали братья, чему великий куст учит нас, — сурово произнёс Сууутту, чем заставил остальных семикустников замолчать. — Данная девица не обручена, но в тоже время и ни один из наших заблудших братьев не лёг с нею, значит, священный куст ничего не говорит о том, что нам делать дальше. Поэтому я спрашиваю вас, мои собратья, как нам быть…

В конечном итоге уже под утро собрание семикустников постановило, что претензий по поводу убиенных к девице нет, но и денег отцу данной девицы не заплатят, и, кроме всего прочего, мёртвые жениться не могут по определению. Сууутту даже свою священную книгу захлопнул с таким грохотом, как будто таким образом хотел утвердить это решение…

Поскольку ночь уже прошла, все начали собираться, чтобы двигаться по тракту дальше. Уже перед самым выходом Диргиниус отозвал Голушко в сторону и спросил:

— Ты думаешь, этим всё закончится?

— А почему нет? — удивился Степан, — ведь решение вынесено.

— Вынесено простыми семикустниками, но по прибытии в Тапию их старейшины могут и передумать.

— И что ты предлагаешь?

— Да так, есть одна идейка…

Поздно вечером, спустя два дня после вышеописанных событий, обоз подошёл к стенам города Тапия. Городские ворота были уже закрыты, так что обозу пришлось повернуть обратно к пригородному трактиру, где путешественники и заночевали.

Утром, несмотря на то, что Сууутту растолкал всех ни свет, ни заря и заставил двигаться к воротам города, даже не позавтракав, в очереди они оказались пятыми и прошли через ворота только к полудню.

Степан Голушко был новичком в этом мире, но ему уже неоднократно приходилось посещать различные города, и он привык к тому, что досмотр обозов происходит быстро и весьма поверхностно. Именно поэтому он сильно удивился, когда выяснилось, что тапийские стражники выполняют свои обязанности с параноидальной скрупулезностью — вытаскивают из фургонов все тюки и проверяют их иногда по три раза каждый.

«Совсем как наша таможня шмонает туристов», — подумал Голушко.

Следующим неприятным открытием для Степана стало то, что в Тапию запрещено было ввозить сало. На этом фоне запрет на ввоз раков, рыб без чешуи и червивых яблок казался просто лёгким недоразумением. Ещё Голушко совсем не понравилось, что в Тапии была разрешена работорговля, и пока их в третий раз перетряхивали стражники, мимо обоза прошёл караван с рабами.

— Неужели священный куст позволяет чадам своим обращать друг друга в рабство? — с ехидцей спросила Хиир у Сууутту, на что последний ответил, как само собой разумеющееся:

— В мире живут не только чада великого куста, но и те, кто не принимает его милость, а потому мы можем делать с ними, что угодно.

— Мы уже в курсе, — заметила на это Ребана, поглаживая рукоять кинжала, висящего у неё на поясе.

Наконец стражи закончили досмотр вещей чужеземцев и приступили к фургонам своих соплеменников. Вот тут-то их и ждала немыслимая удача — в фургоне Сууутту под тюками с тканью был обнаружен мешок с салом.

— Господа, это не моё, — завизжал Сууутту и указал на Голушко, — это он, проклятый чужеземец, мне подбросил!

— У меня всё запрещённое вы только что уже забрали, — покраснев от злости, сказал Степан повернувшимся к нему служителям порядка, — как я мог что-то ему подбросить?

— Разберёмся, — ледяным голосом сказал старший и продолжил перетряхивать имущество Сууутту и его компаньонов.