Дмитрий Скиф - Чёрный менестрель

— Вот и всё, молодая госпожа, поздравляю вас, вы стали владелицей рабыни по имени Ноли, — и протянул Ребане свиток из плотной бумаги.

— В данный момент ваша собственность находится в городской тюрьме, — начал чиновник, который сопровождал Ребану и Голушко с того момента, когда они вошли в магистрат, — но уже поздно, поэтому капитан ушёл, а без него никто не имеет права выпускать заключённых. Разумеется, я могу…

— Сколько? — перебил его Степан.

— Три шкела, — выдохнул чиновник…

Наконец Ребана воссоединилась со своей собственностью, стражник, который привёл Ноли из тюрьмы, передал её новой хозяйке цепочку, соединённую с ошейником на рабыне, и вывел их из магистрата. Пока оформлялись документы, наступила ночь. Освещения в Тапии, за исключением магистрата, не было. В этот момент к ним пошёл ещё один чиновник с горящим факелом в руках, и сказал:

— Позвольте предложить вам факел, молодая госпожа, всего за два медяка.

Степан тяжело вздохнул и полез в свой кошелек за деньгами…

Когда дверь магистрата с грохотом захлопнулась, оставив их одних на улице, Степан спросил:

— Ну и зачем ты всё это устроила, Ребана?

— Наставник учил меня, что деньги нужно красть по мере необходимости, а тратить — не дожидаясь, пока их украдут у тебя. К тому же скоро подойдёт моя очередь чистить ротный котёл, а я ненавижу работать, так пусть теперь моя рабыня сделает это за меня.

— Пошли, — махнул рукой Степан, и уже хотел отправиться на постоялый двор, как Ноли разрыдалась. Ребана обняла её и стала гладить свою новую собственность по голове, приговаривая:

— Не плачь, бедненькая, я научу тебя всему, что умею — красть, обманывать, убивать…

От подобных утешений Ноли разрыдалась ещё сильнее, а Степан посмотрел на звездное небо и, ни к кому не обращаясь, тихо произнёс:

— Господи, ну за что мне всё это?..

Бог Степану не ответил.

Заспанный конюх постоялого двора «Гусиная печень» открыл калитку, что-то бурча себе под нос, и пустил припозднившихся постояльцев. В пустом зале было сумрачно, только в углу тихо трещал камин, а около него, в кресле, посапывал Алак Диргиниус. Когда маг издал уж очень громкую трель, Степан нарочно пнул табуретку, и та с грохотом рухнула на пол.

— Ни днём, ни ночью от тебя покоя нет, — произнёс маг, обращаясь к Голушко, а затем заорал:

— Корчмарь! Где тебя Сну носит! Постояльцы пришли голодные! Или ты опять хочешь…

— Не извольте беспокоиться, господин маг, сию минуту всё будет готово, — подобострастно проговорил корчмарь, высунувшись из подсобки, словно большая крыса, а затем, шмыгнув обратно, стал раздавать указания и оплеухи половым.

— Что это он? — удивился Голушко, — Когда мы въехали в этот трактир, он так не суетился?

— Да так, — многозначительно посмотрев на мгновенье возникший у него на ладони фаербол, ответил Диргиниус, — просто поторопил его своими методами.

— А ты того, не слишком круто завернул, — начал было Степан, но увидев, что Алак его не понял, пояснил:

— Всё же он хозяин корчмы, а неприятности нам…

— Да какой он хозяин?! — возмутился маг и, достав из-под кресла кувшин, отхлебнул из него, — хозяин-то семикустник, а это так — мелкий арендатор…

— Алак, ты чего это, — начал было Голушко, рассмотрев, что у Диргиниуса не очень хорошо с координацией движений.

Вместо ответа Алак ещё раз глотнул из кувшина и с любопытством уставился куда-то за спину Степана. Голушко тоже не выдержал и обернулся. За одним из столов на лавке сидела Ребана и, не обращая внимания на подпиравшую стену Ноли, не торопясь раскладывала на столе многочисленное содержимое своих карманов.

— Скажи, девочка, зачем тебе столько кошельков? — снова приложившись к кувшину, поинтересовался Алак.

— Да я тут на рынке поработала немножко, — небрежно ответила Ребана, продолжая доставать из самых неожиданных мест всё новые и новые трофеи.

Среди прочего на столе оказались: напёрсток и катушка ниток, две иголки, стамеска, три серьги (все разные), четыре браслета (недорогих, но блестящих), две сливы (одна надкусанная), огурец (засохший) и роза (явно недавно сорванная и служившая украшением какой-то кокетке, розу Ребана срезала вместе с локоном волос…).

— У меня только один вопрос, — заглядывая в кувшин, сказал Диргиниус, — как ты со всем этим смогла ходить?

— С трудом, — печально ответила Ребана, — но чего не сделаешь, чтобы не потерять квалификацию.

— Помню, не так давно, — задумчиво начал Степан, — одна девочка на постоялом дворе, очень похожим на этот, обещала, что больше никогда не будет брать чужого.

— Так жить захочешь, и не такую глупость скажешь, — ехидно ответила Ребана.

— Как ты рассказывал про подобные случаи, — глубокомысленно заметил Диргиниус, — лучше всего эту ситуацию описать словами: «шах и мат». Так что вы проиграли, господин… менестрель…

Ночь близилась к своему завершению. На лучшем постоялом дворе города Тапии все давно уже спали. Только сторож, он же конюх, дремал вполглаза, да в небольшой каморке молилась девушка тринадцати с небольшим лет:

— …Великий Куст, сущий и вездесущий, создавший всё и сокрытый ото всех, пребывающий в вечности и обещающий вечность… интересно, а мне он обещает вечность — меня же отлучили? Нет, нет! Людское отлучение ничто по сравнению с волей Великого Куста! Верю в твою справедливость, Великий Куст, ибо знаю, что я не согрешила… Стоп, стоп, но ведь меня искупали в бадье со свиной кровью и молоком… Но ведь это меня искупали, я бы сама в эту бадью ни в жизни не залезла бы! Кстати где они взяли в Тапии свиную кровь? — Ноли стукнулась головой об пол и, не замечая текущих по её щекам слёз, продолжила свою странную, явно не каноническую молитву:

— Знаю, что в книге Великого Куста сказано… Стоп! А если кровь не свиная тогда? Кровь нельзя мешать с молоком, но… Что, но? Я нечистая, проклятая язычница! Или нет? Куст ответь язычница я или нет!? Ой! Прости, Великий Куст, деву неразумную, ибо это я от великой обиды на несправедливость, которая произошла со мной. Но ведь всё делается по воле Великого Куста, а значит, это его воля… Нет! Великий Куст добрый, он не хотел, чтобы со мной так поступали — это люди злы… — Ноли зарыдала и несколько минут из-за этого не смогла продолжить молитву, но затем, успокоившись, вновь зашептала:

— Великий Куст, защити меня… Что-то ты не очень меня защищал, когда отец умер, наделав кучу долгов, меня продали в рабство, а затем, если бы я не схватила тот нож, то этот, этот скот обязательно бы меня обрюхатил. Что же я говорю? Как есть кустохульница! Если бы не Великий Куст, то лежать бы мне под землёй навеки, а так… А что так? Она, Ребана, моя новая госпожа, обещает научить меня грабить и убивать! Не хочу грабить и убивать! Хотя, если язычников, отвернувших свой лик от Великого Куста, то можно… Ой! Я ведь тоже теперь вроде как язычница, так меня значит можно грабить, насиловать и убивать? Не хочу, чтобы меня… И вообще, может это не так уж плохо — грабить и убивать? Хотя нет! Ведь она же хочет заставить меня чистить котёл! А я никогда не чистила котлы — это всегда делали слуги! И что будет с моими прекрасными ногтями и с моей дивной кожей? — Ноли вновь захотела было заплакать, но залюбовалась своими руками, а спустя некоторое время продолжила свою молитву: