Дмитрий Скиф - Чёрный менестрель

— И зачем я убила своего хозяина, такого достойного господина? Да какой он достойный — обрюхатил всех служанок в своём доме, нескольких — силой… Но котёл-то чистить он меня не заставлял? Не успел просто. Вначале видно хотел поразвлечься, а после заставил бы чистить котел. Правильно я его убила! Прости, Великий Куст, меня, недостойную, за эти грешные мысли! Верна я заповедям твоим! Люблю тебя всем сердцем своим, и преисполнена любви к ближним всем сердцем своим, и смирилась я перед волей твоею, и склоняю голову перед славой твоею, так сделай же, чтобы мне не нужно было чистить котёл, я лучше буду грабить, убивать… Прости, Великий Куст, я не то сказала! Да пребудет воля твоя во веки веков и да не придётся мне чистить котёл!..

Когда из каморки перестали доноситься всхлипы и бормотание, и спустя некоторое время по звукам, донёсшимся из-за закрытой двери, стало ясно, что Ноли перебралась с пола на тюфяк, Алак Диргиниус допил оставшееся в кувшине вино и со спокойной совестью отправился спать в свою комнату. Проходя мимо открытого окна, Алак поболтал в руке глиняный кувшин, определил, что вина в нём больше не осталось, и со вздохом поставил сосуд на подоконник. Перед тем, как отправится дальше, в свою комнату, Диргиниус тихо, размышляя сам с собой, произнёс:

— Дети отходчивы, так что, думаю, безумие Ноли не грозит. Но всё же удивительно, что я сам не рехнулся, слушая её молитвы почти всю ночь…

И вместо того чтобы отправится спать, маг пошёл ещё за одним кувшином — ему это было необходимо, хотя и предыдущий кувшин был явно лишним…

На рыночной площади было шумно — ещё бы, ведь ночью какие-то шутники обклеили половину города Тапия листовками. Текст прокламаций был, в общем-то, всем известен, однако знать содержание текста и слышать самому — не одно и тоже, так что, поддавшись на уговоры, младший писарь магистрата прочитал прокламацию:

— Я, Богиня Сну, которую вероотступники называют богиней хитрости и коварства, решила покарать город Тапию, жители которого ошибочно считают меня Великим Кустом…

— Ну вот, раньше сыновья банкиров и жрецов вино по кабакам пили, а теперь в кустохульство ударились, — перебил писаря мастеровой, — совсем оборзели.

— Уверяю вас, банкиры — самая кустолюбивая часть общества, — возразил богато одетый горожанин, который только немного не дошёл до банка, чтобы взять в нём ссуду.

— А у кого есть золотые жетоны, чтобы ходить по всем кварталам города? — хитро спросил всё тот же мастеровой. — Неужели ты думаешь, что сами жрецы…

— Не жрецы, а их детишки — шалопаи, — весело подсказал кто-то из толпы, чем вызвал смех.

— Дети жрецов — будущие жрецы, — грозно произнёс пузатый стражник, который явно был не на службе, — кто имеет что-нибудь против жрецов?

Так как ответа на данный вопрос не последовало, то пузан повернулся к младшему писарю и сказал тоном, не терпящим возражения:

— Чего замолчал? Читай дальше!

— …ибо возомнили они в гордыне своей, — начал читать писарь с того места, где он прервался, — что избраны мною повелевать другими людьми как рабами, а я, милосердная и всепрощающая…

— Милосердие — прямо как у нашего магистрата, — злобно вполголоса произнёс кто-то в толпе.

— …избрала вас, дабы вы осветили язычникам путь к Истине… — продолжил читать младший писарь, предпочитая не слышать хулу на своё начальство.

— Ну точно как магистратские или жрецы, — произнёс голос того же злопыхателя, — те тоже перед тем, как поднять налоги, говорят, что всех нас избрали для чего-то…

— … Я терпела, когда вы обозвали меня Кустом и воздвигли медного позолоченного идола… — продолжил было писарь, но его перебил подошедший ученик жреца:

— Что за ложь, в храме Куст из чистого золота! Ты ответишь за своё кустохульство!

— А при чём здесь я! — испугано взвизгнул писарь. — Мне сказали читать — я читаю! Не нравится — сами читайте!

— Читай дальше! — разнеслось по толпе, а ученик жреца, поняв, что он оказался в меньшинстве, тихо ретировался…

— …Я терпела, когда вы объявили милость мою к вам вечной и неизменной и решили что Истина — ваша собственность, — побег ученика жреца так взбодрил младшего писаря, что он уже не просто читал текст, а проповедовал волю великой богини Сну. — Я терпела, пока вы обманывали язычников, грабили их и обращали их в рабство, но когда вы сожгли город Сунию и не покаялись — моё терпение закончилось!

— А нечего было сбивать цены на бумагу! — выкрикнул какой-то пожилой купец из толпы, но на него зашикали, а младший писарь, войдя в раж, продолжал обличать:

— Но и тогда я решила не карать вас, а дать вам срок покаяться в преступлениях своих, но срок сей истёк, а покаяния от вас нет, и теперь я предам город ваш страшной каре — да падёт на Тапию огонь и сожжёт он его. Но прежде огонь падёт на глаза, уста и ноздри ваши, и не сможете вы ни видеть, ни дышать, и будет великий плач и скрежет зубовный. И сожгу я дома ваши, и жён ваших, и детей ваших, и рабов со скотом вашим, и всё достояние ваше. А те из вас, кто спасётся от кары моей, будут развеяны по миру и станут вечными странниками в чужой земле, а своей земли да не будет у них во веки веков! Произойдёт же сказанное мной в любой день, который изберу, но не ранее трёх дней от дня сего, дабы прозревшие покинули вас и спаслись от смерти лютой…

— Люди! — заорала дурным голосом какая-то бабища. — Да куда же стража смотрит? Нас же поджечь хотят!

— Хотят или не хотят, мы пока ещё не знаем, — с металлом в голосе проговорил пузатый стражник, — а виновные в написании сих подмётных писем будут найдены и наказаны!

Настроение человека, сидящего в одном из углов главного зала постоялого двора «Куриная ножка», было плохим, несмотря на то, что он ел хорошо прожаренную, прекрасно приготовленную курицу и пил отличное пиво на дармовщину, Уже несколько дней Луад по заданию одного из жрецов храма следил за странным менестрелем.

Начиналось всё вполне обычно, кто-то написал донос и оставил его в специальном ящике в храме. Подобные доносы опускали в ящик по дюжине в день. Большинству из них даже хода не давали — кого интересовали слова крамолы какого-нибудь иноземного охранника купеческого обоза, разумеется, сказанные не публично? Вот если купец, или кто-нибудь ещё достаточно состоятелен, чтобы «замять дело» за соответствующую плату — тогда да, а рисковать здоровьем и жизнью ради старого плаща и ржавой кольчуги…

Но Луаду не повезло. Донос попался на глаза самому Вагистаю — одному из Совета храма, и делу был дан ход…

Чем дольше ходил Луад за своим подопечным, тем больше понимал, что дело не чисто. Менестрель со странным именем Степан в деньгах явно не нуждался, и Луад ни разу не слышал, как он пел. Вообще у Луада создавалось впечатление, что этот странный менестрель занимался чем угодно, но только не тем, что должен делать всякий уважающий себя представитель этого славного цеха.