Михаил Харитонов - Золото твоих глаз, небо её кудрей

— Обманешь ведь, — пробурчал пёсик.

— Ещё не зна-а-аю, — Львика вытянула хвост и игриво стукнула Напси кисточкой по носу.

— Вот так не надо, — пробурчал тот, подходя к разморённой сном поняше и прикидывая, с чего начать.

— Вы там чего, милуетесь? — спросила Ева Писториус, лежащая к ним задом и пытающаяся читать Разъяснение к Закону Директории «О защите прав общественных организаций при осуществлении государственного надзора и муниципального контроля». Прочитанные слова отскакивали от её сознания, как резиновые мячики.

— Нет ещё, — ответила Львика, подставляя лицо под язык. — Только собира-а-аемся… Можно гоголь-моголь {199} пожалуйста?

— Опять репетиция? — неодобрительно сказала Ева. — Слушай, ты это, осторожнее. Ты так голос потеряешь.

— Я мало работаю, — ответила Львика нервно. — Я не тяну на оперный уровень.

Ева только вздохнула. И в который раз прокляла себя за то, что потащила Львику в оперу.

В ночь с девятнадцатого на двадцатое Львика с Евой так нажрались, что у Писториус случились провалы в памяти: она вообще не помнила, что там было. Ева испугалась и решила, что алкоголь нужно сокращать, а Львику вытаскивать из омута разгула. Она прошла к Лэсси и с ней поговорила. И черепаха в тот же день устроила им ложу в Олимпии, где давали «Норму» Беллини — со знаменитой примадонной-дельфинкой Марией Бельканто и Морским Оркестром.

Ева была уже знакома с дохомокостной классикой, но всё равно впечатлилась. Львика же… Львика была убита, потрясена, раздавлена. Во время исполнения Casta Diva {200} она от наплыва чувств сожрала кусок занавески, на Sola, furtiva al tempio {201} разрыдалась. Между первым и вторым актом она сказала Еве, что до сих пор жила зря и не знала, в чём смысл — а он в том, чтобы петь в опере. А после представления исчезла.

Вернулась она домой за полночь — взъерошенная, счастливая и при этом абсолютно трезвая. И сообщила, что завтра у неё первое занятие.

Как выяснилось впоследствии, ей удалось — где-то няшем, где-то нахрапом — добраться до кабинета директора Олимпии и заставить себя выслушать. Что там между ними было потом, осталось неизвестным. Однако же Львике в тот же вечер устроили прослушивание и нашли небезнадёжной. Так что теперь Ева видела Львику только по утрам и вечерам. Дни она проводила на репетициях: она намеревалась исполнить на концерте пятнадцатого января арию Зрады из «Серко» {202} . Разговаривать с ней стало неинтересно. То есть поболтать-то она была не прочь, но все разговоры были о «полётности», «форманте», «устойчивом вибрато», «плотном тембре» и всем таком прочем. Зато выпивон и загулы сошли на нет: Львика села на диету и не употребляла ничего крепче гоголь-моголя. Еве — после дня, забитого бумажной работой — было даже не с кем выпить. Включая Карабаса.

С точки зрения Евы, боевой раввин вёл себя странно. Он был всё время чем-то занят, вот только непонятно чем. Несколько раз Ева заводила об этом разговор, но её любовник всё больше отнекивался. Хотя однажды он сказал: «Всё, что мне нужно — доктор и ключ. Ключ будет, когда Дуремар подгонит тарелку. А про доктора никто не знает. Надо идти к бегемоту и говорить слова. Но тогда он из меня всю правду вытащит». Из этой тирады поняша только то и поняла, что Карабас подумывает обратиться к Пендельшванцу за помощью, но не хочет — и тянет с этим.

Что касается карабасовой команды, раввин переориентировал её — точнее, её остатки — на поиски Пьеро. Бездельничающего и гомосятничающего Арлекина он придал в помощь следователю Тамбовскому, с которым маленький педрилка на удивление легко сошёлся. Тамбовский, в свою очередь, своё дело делал. Десяток опытных псов с хорошим нюхом рыли город во всех направлениях. Ещё несколько молодых патрулировали дороги. Карабас даже забрал из эргастула всю челядь, помнившую Пьеро — включая жуков-ударников — и использовал для поисков. Результатов пока не было. И Пьеро, и угнанный им заяц как сквозь землю провалились. По словам Карабаса, волчара был уверен, что разыскиваемый не покидал города и где-то прячется. Из чего следовало, что ему кто-то помогает. Раввин и сам склонялся к тому, но непонятно было, на кого думать…

— Евочка, ну сделай гоголь-моголь! — театрально простонала Львика. — Я ужасно хриплю!

В эту секунду Ева Писториус как бы увидела весь этот день с начала до конца — каким он будет.

Сейчас она позовёт мышей и они вместе сделают гоголь-моголь. Но, скорее всего, зайдёт Лэсси и справится с этим куда лучше. Львика скушает лакомство, заест бананом и пучком петрушки — и побежит в Олимпию. Она, Ева, снова примется за чтение «Разъяснения». Вполне возможно, что даже что-нибудь поймёт. Потом нужно будет заняться той пачкой бумаги, что лежит во входящих. Большую часть подпишет, не читая, меньшую — изучит более или менее подробно. Особенно тщательно просмотрит финансовые ведомости. Вызовет к себе несколько подчинённых, раздаст ценные указания. Потом обед. Надо бы сходить в «Копытце» — там, говорят, отличный пареный овёс. Потом в книжный — выбирать для Напси букварь: пёсику надо учиться читать. Скорее всего, она застрянет в магазине надолго и, кроме букваря, накупит ещё пачку книг. Заранее зная, что времени и настроения на чтение у неё, скорее всего, не будет — так что книги пополнят библиотеку Фонда. Вечером… нет-нет, Карабас сейчас очень занят. Отвлекать его нельзя. Значит, куда-нибудь зайти и выпить. Немножко. И взять с собой. Чтобы поскорее заснуть. А завтра будет примерно всё то же самое… и послезавтра тоже…

Ева встряхнулась. Подумала о том, что, похоже, месячные начинаются раньше срока: по календарю они должны быть тридцатого, а плохие дни — где-то в районе двадцать седьмого. Откуда же такой пессимизм?

— На улице что-то не то, — сообщил Напси. — Шум странный. Раньше он другой был.

Ева встала, выглянула в окно. В самом деле, улица была непривычно заполненной. При этом никто никуда не спешил. В медленно густеющей толпе сновали мартышки с какими-то бумажными листочками.

— Ну гоголь-моголь же! — капризно вскричала Львика и картинно лягнула воздух.

В этот момент в комнату быстро и бесшумно вошла Лэсси Рерих.

— У меня срочная информация, — сказала она таким голосом, что все сразу замолкли.

— Сегодня ночью, — продолжила черепаха, — в нашем домене произошли политические изменения.

— Чего? — не поняла Львика.

— Наш Губернатор, Наполеон Морган Гейтс Пендельшванц, отрёкся от власти и скрылся в неизвестном направлении.

Новость переваривали секунд пять.

— А почему? — наконец, выдавил Напси.

— По причинам, известным господину Пендельшванцу, — сказала как отрезала Лэсси.

— И чего теперь? — пёсик вытянул шею, вглядываясь в безопасницу.