Роберт Блох - Рассказы. Том 3. Левша Фип. [Компиляция, сетевое издание]

— Нет, ты сошел с ума!

— Посмотрите на это. — Герман Гормон роется в своем набитом портфеле и что-то достает. Это деревянная собака.

— У меня есть собака, — говорит он. — Вчера вечером я накормил ее «Рикис». А сегодня у меня вместо пса вот эта деревянная игрушка.

— Но почему — как?

Герман все объясняет. Он рассказывает, что случилось со мной вчера. Два артиста высокого полета слушают и разинув рты.

— Вчера вечером я пошел домой и экспериментировал, — говорит им Гормон. — Я обнаружил, что растительные вещества, из которых я делаю свои «Рикис», вызывают странную реакцию в организме любой формы животной жизни. Любой, кто поглощает «Рикис», приобретает черты растительной жизни, особенно деревьев. Фип съел «Рикис» и превратился в дерево. И собака тоже. Это кое-что доказывает.

— Может быть, это доказывает, что Фип — собака, — недобро говорит Берни.

— Я всегда считал, что только Бог может создать дерево, — добавляет Спеллбингер.

— «Рикис» могут сделать дерево, — настаивает Гормон. — Клянусь вам, это не болван, а Левша.

Адвокат Берни смотрит на меня и пожимает плечами.

— Ну, — бормочет он, — он не может ни говорить, ни двигаться. В нем нет ничего дурного. Мы просто продолжим, как планировали, включим программу и забудем о ней.

Он улыбается.

— Конечно, ты должен пойти на работу и снова изменить формулу «Рикис» перед завтрашним шоу. Иначе все превратятся в дрова от поедания этой добавки. Не то чтобы я возражал против этого, но деревянные люди не купят второй пакет.

Он смеется. Герман Гормон смотрит на него. Я стою, чувствуя себя зубочисткой-переростком.

— Ты же не всерьез! — вопит изобретатель. — Ты не можешь быть таким бессердечным. Это человек — мы должны как-то помочь ему выбраться из этой ужасной ситуации! И я, конечно, не могу пересмотреть свои «Рикис» и изобрести новую еду для завтрака всего за одну ночь!

— Послушай, — говорит адвокат Берни, жуя сигару. — Ты делаешь то, что я говорю. У меня контракт с твоей подписью. Займись делом и держи рот на замке.

Спеллбингер кивает и выглядит очень самодовольным. Маленький Герман Гормон знает, что он не может ожидать от него сочувствия.

— Я… я не буду этого делать, — говорит он, выпятив подбородок. — Это слишком бесчеловечно.

— О да, — хихикает Берни. — Потому что, если ты этого не сделаешь, я скажу полиции, что ты скормил завтрак Левше Фипу и превратил его в дерево. Это убийство.

Гормон в ужасе отступает. Двое мужчин кивают ему и подмигивают.

— Повинуйся мне или копам, — говорит ему Берни. Он хмуро смотрит на мое деревянное лицо. — Что касается тебя, Фип, если ты все еще слышишь меня, — тебе тоже лучше вести себя прилично. Или я могу натравить на тебя дятлов.

— Мы художественно его обрежем, — ухмыляется Спеллбингер.

— Сделаем из него индейца из табачной лавки! — хохочет Берни. — Но Фип будет вести себя хорошо, я уверен. И Герман тоже. И никто никогда об этом не узнает.

— Постучи по дереву, — смеется Спеллбингер, ударяя меня по голове.

— Э-э… — сглатывает Гормон.

— В чем дело?

— Я бы хотел взять Левшу домой, — предлагает маленький изобретатель. — Возможно, если я изучу его состояние, то смогу найти ключ к изменению формулы «Рикис».

— Хорошо, — говорит адвокат Берни. — Только без шуток или присядешь за убийство.

Гормон почти в панике, когда слышит это. Но он поднимает мое деревянное тело дрожащими руками и тащит меня к машине. Мы едем домой.

— Ты меня слышишь, Левша? — вопит Гормон. Я не могу ему ответить. Он просто смотрит на меня и качает головой.

— Ужасное дело, — вздыхает он. — Я никогда себе этого не прощу. Как мне вытащить тебя из этой передряги? И как я могу выбраться из этого? Я не говорил адвокату Берни, что почти все наши деньги тратятся прямо сейчас — у меня есть партия «Рикис», которые ждут, чтобы их положили в коробки, а те обойдутся нам по крайней мере в 50 000 долларов. Так что, если я сегодня вечером изменю формулу и выброшу все это, мы разорены. И они убьют меня, когда услышат об этом завтра.

Хотел бы я ему помочь. Хотел бы я помочь себе. Но я просто сижу, как болван, пока мы не доберемся до берлоги Германа Гормона.

Он живет в большом доме с длинным сараем на заднем дворе. Он выносит мое окоченевшее тело в сарай, и мы выходим на большое открытое пространство. Вдоль стен установлено множество машин — для перемешивания, просеивания и сортировки. Груды коробок с «Рикис» лежат рядом с конвейерными лентами. Большие чаны в центре комнаты заполнены хлопьями для завтрака.

— Здесь я делаю хлопья, — говорит он. — Завтра здесь будут рабочие, готовые упаковывать и отправлять товар оптовикам, которые уже делают заказы. Что мне теперь делать?

Его лысая голова выглядит как Ниагарский водопад, когда он потеет.

— Я могу проверять и перепроверять свою формулу, — вздыхает он. — Но я знаю, что не способен выделить один элемент, который заставляет людей превращаться в деревья. Вся партия никуда не годится, вот и все. Мои деньги потеряны, и мы разорены. У меня 200 000 коробок, которые нужно заполнить «Рикис», а они еще не готовы.

Он ходит по комнате.

— И это еще не самое худшее, — вздыхает он. — Мне больно от того, что я с тобой сделал. Превратил тебя в дерево! Если есть хоть какой-то способ…

Герман подходит ко мне и трогает за голову.

— Бесполезно, — говорит он. — Ты деревянный с головы до ног. Прищепка-переросток. Нет… подожди… — он хватает меня за запястье. Я ничего не чувствую, но он может.

— Твое сердце, — выдыхает он. — Твое сердце все еще бьется! Это означает, что ты жив. Живой, но с деревянным панцирем. Ты не полностью состоишь из древесины. «Рикис», должно быть, действуют как беспорядочный хромосомный агент, который превращает некоторых людей в камень. Окаменение, обызвествление, окостенение — только в вашем случае это окаменение!

Он хватает меня и поднимает.

— Может, это сработает, — выдыхает он и несет меня к одному из больших металлических чанов. Тот пуст. Он бросает меня внутрь.

— Я размягчу мякоть, которая покрывает тебя, если смогу, — говорит он, поворачивая кран на краю чана, и горячая вода начинает пузыриться в нем. Вскоре я кружусь в паровой бане. Я парю, как целлулоидная утка.

— Смотри! — бормочет он. — Внешние слои растительного волокна отслаиваются.

Конечно же, я вижу, как лоскуты сходят с моего тела. Мои глаза затуманены паром. И вдруг я могу двигаться! Мои движения скованы, но я чувствую, как кровь циркулирует в венах! Я пытаюсь говорить. Пока не могу. Но через минуту я чувствую, как закипает вода, открываю рот и издаю вопль, а затем, ныряя из чана, бью мировой рекорд по прыжкам в длину.

— Фип — ты жив! — кричит Герман Гормон.