Анатолий Казьмин - Собственная Е.И.В. Кощея Канцелярия

Разбудила меня булавка.

Точнее — Калымдай. Уже второе утро подряд! Что же им не спиться-то?!

— Федор Васильевич, участковый с бабкой пошли дом Тюри шмонать. Стрельцов с собой много взяли, собираются основательно там покопаться. Что делать будем?

— А Тюря же там прячется, у себя?

— Так точно.

— Ну и пусть его берут, как раз он свою последнюю роль и сыграет. Расколется у палачей, выложит им всё, лишнюю панику наведёт.

— Понял. Значит, не вмешиваемся?

— Нет. Твоих ребят там нет?

— Только ордынцев с десяток. Эти пусть сами отбиваются.

— Хорошо. До связи тогда.

Я встал, оделся, какой уж тут сон теперь.

Михалыча не было. Вышел, постучал к Маше, её тоже не оказалось на месте. Вот куда они ни свет, ни заря удрали? Пойду у хозяина спрошу, он-то должен был видеть, кто входит, а главное — выходит из гостиницы.

Хозяина расспрашивать не пришлось — внизу за столом сидел Михалыч за большим самоваром. Заметив меня, он тут же вскочил:

— А, внучек! Проснулся, милай? Пойдём, я тебе водички полью, умоешься, а там и завтрак подоспеет. Уж хозяин наш любезный расстарается сейчас. Правда, хозяин?

Мужик в фартуке часто закивал и метнулся на кухню. Запугал его, похоже, Михалыч своими шуточками.

Во дворе, вооружившись ковшиком и бадьёй воды, дед тихо спросил:

— Ты чего, внучек, рано вскочил? Случилось чего?

— Случилось. Блин, на спину не лей! Обыск у Тюри случился. Участковый со стрельцами сейчас там будет шорох наводить.

— Ох, ты ж! А мы что делать будем?

— Да ничего не будем. А что нам делать-то? Можем сходить, постоять в сторонке, посмотреть. А где Маша, кстати?

Дед хихикнул:

— А к хахалю своему, немчуре этой посольской умотала.

— Так рано?

— В ихней слободе кажное утро гимн немецкий поют хором, вот посол её и позвал вместе попеть. Да пущай резвится девка-то. Чай во дворце у Кощея-батюшки засиделася, а тут хоть душеньку отведет. А потом домой возвернётси, да еще и рыдать неделю будет по любви-то несчастной. Опять же развлечение.

Я махнул рукой. Машиной помощи сейчас не требовалось, пусть и правда свои любовные романы в реале отыгрывает, пока возможность есть. Может меньше капризничать будет.

За завтраком мы решили всё-таки прогуляться до дома Тюри, посмотреть, как там участковый с бабкой командуют. Однако туда мы так и не дошли, застряв на базаре.

Мы пылили по базару, уворачиваясь от навязчивых торговцев, старавшихся всячески впихнуть нам свои эксклюзивы, как вдруг дед дёрнул меня за рукав:

— Смотри-ка, внучек, уж не поп ли басурманский там шастает-то?

Я глянул в указанную сторону. Точно, пастор.

Швабс торопливо вошел в большую лавку с вывеской «Торговый дом “Аксенов и сын”».

— Давай, Михалыч поближе подойдем.

Вдоль торгового заведения была прибита доска, образовывающая вполне приличную лавочку, на которую мы с дедом и уселись. Михалыч тут же вытащил из кошеля небольшое вышитое узорами полотенце и, расстелив его на лавочке, махнул пробегавшему мимо пареньку с лотком:

— Эй, малой, что у тебя там вкусного?

— Пирожки с капустой, — затараторил малец, — расстегаи с визигой, пироги с яблоками, печенью, ливером, пирожки с яйцом и луком, свежие, только-только из печи!

— Тащи сюда.

— Дед, мы же только что завтракали! Ну, куда ты накупаешь-то?

— Тихо, внучек, — прошептал Михалыч. — Для отводу глаз это. Глянет кто, а тут два работничка перекусить сели и внимания не обратят.

А верно, молодец дед.

Минут через десять пастор, явно в крайнем раздражении, выскочил из лавки в сопровождении довольно колоритной личности, чья национальность моментально угадывалась по черной шляпе с широкими, слегка обвислыми полями, пейсами, свисающими из-под неё, да характерным носом.

Парочка остановилась недалеко от нас и нам было прекрасно слышно их беседу.

— Херр Шмулинсон, мне необходим всего драй штуки шварц шёлк и фир штуки шварц бархат, ферштейн? Вы мне продавать материя, а я платить деньги!

— Ви хотите дать мне денег? О ви таки сделали мой день! Только скажите бедному еврею, зачем пастору такой замечательной религии захотелось иметь так много черной материи? Ви решили стать моим конкурентом? Да ради бога! У вас такая большая церковь, столько много места… Хотите я найму бригаду плотников и мы с вами наладим целое производство на такой большой площади? «Абрам и Швабс. Похоронные услуги», это звучит, согласитесь!

— Найн! Ви продавать, я покупать!

— Ну, хорошо-хорошо, пусть будет по-вашему. Только не говорите потом, что я вам не предлагал! А ведь мы могли бы иметь хороший гешефт, нет? И даже расходы поделим поровну. Всё равно нет?

— Найн! Мне нужен шварц материя! Шнель, шнель!

— Все торопятся, все куда-то спешат… Ви посмотрите на этих людей, — херр Шмулинсон обвёл рукой вокруг. — Они тоже спешат. И что? Эта спешка сделала их богаче? Они бегут, спотыкаясь о золотые слитки? Или где-то раздают бесплатные пряники, и они торопятся занять очередь за ними? Зачем торопиться, дорогой господин Швабс? Если ви так побежите, то не дай бог запутаетесь в своей чудесной рясе, упадёте и придётся тратиться на лекарства. А ви знаете сколько сейчас стоит даже простая валерьянка? О, я расскажу вам, сколько она стоит!

— Херр Шмулинсон, — перебил его пастор, подпрыгивая от нетерпения. — Ви продавать мне или найн?

— Ну, зачем найн? Что ви за слово такое полюбили — найн? Вам становится тепло, когда ви так говорите? Или пополняется казна вашей уважаемой церкви?

— Херр Шмулинсон, немедленно продавать мне материя!

— Ну, хорошо-хорошо, — поднял руки обладатель пейсов. — Если ви таки настаиваете, я продам вам немного черной материи, оторвав её буквально от сердца. Ви же знаете, что жители этого славного города, пусть живут они по сто лет даже в ущерб моему бизнесу, почему-то предпочитают оббивать гробы именно черной материей? Да, кто-нибудь может сказать, что это мрачно. Пускай. Пускай говорят, но ми же с вами знаем, что это солидно, престижно. А традиции? Это же важно — традиции. Представьте, что кто-нибудь хочет быть похороненным празднично, в гробу оббитом синим ситцем в жёлтенький цветочек, но его таки не поймут. Безутешная вдова и маленькие дети будут рыдать и сгорать от стыда, а их добрые соседи будут смеяться и показывать пальцами. Ви хотите этого? Нет скажите мне, ви и правда хотите такого?

— О, майн готт! Дай мне сил и терпение! Херр Шмулинсон, или вы продавать немедленно или я уходить и проклясть вас, ферштейн?

— Скажите мне, дорогой господин пастор, ну почему бедного еврея все хотят проклясть? Почему призывают на его и так несчастную голову всяческие ужасы? Может быть ви — антисемит? Признайтесь, я никому не скажу, ви — антисемит?