Николай Грошев - 0 - Тёмная стена

Порой они играли в карты или кости, покурить регулярно собирались у окошка, чаще все вместе, а когда и по одному. Курение и распитие чифиря, здесь превращались в какой-то нереально длительный и заумный ритуал. Как однажды выразился Симон: «чифиря попили, покурили, ещё сварили, по кружке тяпнули, а там глядишь – день прошёл, спать пора». Не так долго это всё длилось, конечно, но именно эта фраза, полностью отражала суть жизни в этой тюрьме, названия и местоположения которой, Лёха не знал. Правда, иной раз данные «ритуалы», превращались в целые приключения, с элементами триллера. Как-то вот не нашлось ни у кого спичек – неожиданно кончились, у всех кроме «Маши». Как быть? Курить-то охота.

Мага глянул на единственную лампу.

-Мага, может не надо? – С сомнением сказал Симон, без пояснений поняв, что задумал его товарищ. – Последняя. Новую хрен знает, когда ещё поставят. Вертухаи обленились в конец. Не привезли лампы на прошлой недели, и ни одна падла даже не чешется.

-Курить охота братан. – Мага пожевал губами и кивнул одному из мужиков. Тот метнулся в дальний угол комнаты, стал копаться за кроватью, вскоре вытащил оттуда пучок ваты. Обычная медицинская вата, какую в спирт смачивают, и место для укола протирают.

В течение следующих пяти минут, Лёха наблюдал почти магические манипуляции с ватой, включенной лампочкой и прикуриванием от этой самой ваты. Люди действовали с великой осторожностью, тщательно следили как за ваткой, так и за лампочкой - одно неверное движение, одна секунда потерянного времени - и она лопнет. Камера погрузится в темноту, и прикуривать станет совсем не отчего. А это, в данной ситуации, как смутно подозревал Лёха, для того, кто будет прикуривать в момент гибели лампы, станет стопроцентным косяком, которые тут никогда не заканчиваются хорошо. Теряя уважение сокамерников, в какой-то момент, очень легко можно заполучить себе новую кличку – вот как тот парень, что сейчас под нарами тихонько спит.

Лампа не погибла, стоически выдержав все проведённые над ней манипуляции. Довольные зеки, с удовольствием покурили – Лёха воздержался, так как прикуривать полагалось самостоятельно, а оказаться косячником, по неопытности своей, он не хотел. Лучше уж помучиться от недокура, чем обратить на себя справедливое недовольство соседей. Они и так относятся к нему как-то двойственно. И что-то ему подсказывало, что в случае серьёзного зашквара, его не станут пытаться опустить или попинать хорошенько, обеспечив отпуск в виде пары месяцев под капельницей в больничке. Что-то подсказывало, что его просто придушат ночью или заточку в горло воткнут и всё. Конечно, за такой косяк, так жестоко никто не расплачивается, однако, как в песенке одной «раз косяк, два косяк и ты трупак» - а так оно и есть. Косяки как бусинки на нитке, нанизываются они на твою репутацию и в какой-то момент, их становится слишком много. И вот тогда, приходит жестокая расплата.

Начинать собирать «бусинки», он решительно не желал. Есть тут вполне реальный риск, что, однажды, ты привыкнешь и просто не заметишь, когда количество «бусинок» достигнет критической массы. Вот как пришьют во сне, тогда только и поймёт, как опасно беспечен он был. А уж в новой его нынешней ипостаси, начинать с косяков, это будет совсем уж откровенной игрой в русскую рулетку. Сейчас, в целом к нему вроде относились как к обычному честному сидельцу, никак не выделяя из общей массы, но иной раз, он замечал во взглядах правильной части коллектива, обращённых на него, нечто вроде омерзения. Иногда это была тень страха, но чаще всё же просто безразличие, деланное или реальное - он не мог понять, да и не пытался. Собственно и с остальным пакетом эмоций, он был не совсем уверен. Всё-таки «зеркало души», в простонародье «зёнки», не слишком-то хорошо выражают эмоциональный фон своего владельца.

Или так или он просто не умел, разглядеть этот «фон».

Поесть усаживались все вместе – исключая петухов. Эти и курили и ели, всегда отдельно и никогда за столом. В «Дружбе» у этой обделённой судьбой касты, в каждой столовой был хотя бы свой угол, с группой столов, отодвинутых от всех остальных на пару метров. А тут столовых не наблюдалось и лишних столов тоже.

Лёха с заметным трудом осваивался в этой новой реальности, она во многом сильно отличалась от строгого распорядка и относительной свободы лагеря. Он привыкал, конечно, таков уж человек – нужда заставит он и в коробке из-под телевизора жить научится. Но дело двигалось медленно, с трудом. На работу тут не гоняли, строгого расписания отбоев и подъёмов не было. Хотя свет, выключали и включали в одно и тоже время, но по просьбе пахана, это дело могли отложить на любой требуемый срок. Так было везде в тюрьмах? Лёха не знал, он видел только одну, ту, в которой оказался сейчас. Но иногда, в разговорах соседей по камере, он слышал истории о других порядках, в других зонах и тюрьмах. Как оказалось, во многом, между разными тюрьмами, есть существенные различия. И не только в мелких деталях быта или режима содержания. Например, бывали зоны и тюрьмы, двух «цветов» - чёрные и красные. В первых всё контролировали воры в законе. Во вторых воров не было вовсе, либо они жили очень тихо, не претендуя на право насаждать свой «настоящий» закон, либо становились «суками», людьми, чьи жизни полностью оказывались, подчинены воле и прихотям тюремной администрации. Ещё существовали зоны совершенно особые – отмороженные, где закона - «понятий», не было вообще, где безраздельно правил «беспредел». О таких тюрьмах и зонах, его сокамерники говорили с глубоким отвращением. Там правил закон силы – кто сильнее, тот и прав, тот и ставит свои понятия о жизни в тюрьме, в ранг закона. Зоны такого типа, как следовало из разговоров сокамерников, вроде как, остались в прошлом, просто о них ещё хорошо помнили - не так давно они были реальностью, а теперь вот стали тёмным прошлым. Правда, тут Лёха не совсем понял, возможно, эти разговоры о беспредельных тюрьмах и зонах, касались не прошлого всей системы тюрем и зон страны в целом, возможно, речь шла о прошлом конкретного человека, которому довелось побывать в таких местах. В общем, не совсем там ясно, а переспрашивать Лёха не собирался. Не такой важной представлялась ему эта подозрительная тема. Он в разговорах своих соседей по-прежнему старался не участвовать или ограничиваться необходимым количеством слов и предложений. Когда возникала необходимость, он задавал вопросы, вступал в дискуссию, но тщательно подбирая слова и не выпадая за рамки тех речевых оборотов, в значении которых был совершенно уверен. Как и прежде, в лагере, он больше слушал и чаще молчал. Так оно для здоровья гораздо полезней. Однако сокамерников эта манера поведения, удивляла и, почему-то, в большей степени, забавляла.