Николай Грошев - 0 - Тёмная стена

Как-то, за игрой в карты, Мага пристально посмотрел на него и вдруг сказал.

-Ты как-то совсем буквально советы Симона принял Малой. Даже призраки поразговорчивее будут. Ты ж не первый день уже срок мотаешь, а всё молчишь и молчишь.

Лёха в ответ пожал плечами. Пару секунд стояла тишина, на лице Маги появилась слабая улыбка, быстро растянувшаяся до ушей, а затем он рассмеялся – звонко, весело. Похохотали с ним и остальные. Народ откровенно забавлялся над упорным нежеланием Малого говорить больше, чем это было необходимо.

Наконец, Мага хлопнул его по плечу и произнёс.

-Нормально, всё правильно парень. Чаще молчишь, меньше шансов, ляпнуть что-то не то. Ты главное не переусердствуй. А то свихнуться-то тут легко, с башкой на плечах остаться трудно, а свихнуться это раз плюнуть. А свихнутого в хате держать никто не станет. – Мага сверкнул глазами, и его улыбка стала походить на оскал того волка из леса. – Понимаешь Малой?

-Да, понимаю. – Ответил Лёха – похожий разговор у него уже был, там, в лагере.

И похожий случай наблюдать ему тоже доводилось.

Он заверил народ, что если начнёт сходить с ума, то сразу же об этом предупредит – начав разговаривать со столом о превратностях нелёгкой арестантской судьбы и здороваясь за руку с потолочной лампой. С минуту народ, хлопал глазами, а потом последовал новый взрыв смеха.

Лёха снова взял карты, игра «на интерес», то есть, без каких-либо последствий для игроков, продолжилась, на чуть более весёлой ноте…

Случай тот, что мелькнул сейчас перед глазами, в виде призрачного, полузабытого воспоминания – это было примерно за месяц до инцидента с Буббой. На зону пришёл новый этап, совсем маленький, всего человек десять. К ним в барак попал только один человек с этапа – ни этап, а не пойми что. То был кряжистый мужик, лет тридцати. На вид суровый такой парень, со стальным стержнем в душе. Казалось, кремень мужик, ничем его не перешибёшь. Молчал всё время, хмурился, вроде никак не менялся со временем, тревожных звоночков не возникало, мужик оставался таким же, каким был в свой первый день в лагере.

А в один из дней, вернувшись с работы, вдруг встал он посреди барака и начал громко хохотать - до слёз. Барак притих, а он всё смеётся, слёзы стирает и снова смеётся. Худой подошёл со спины, тронул его за плечо. Мужик взвыл как испуганная собака и начал бегать по бараку, с воем отпрыгивая и от людей и от мебели и от ещё чего-то, что видел только он один.

А потом просто сел на пол и, тихо подвывая, начал рвать волосы со своей головы. По-настоящему рвать, иногда вместе с кусочками кожи. Вырвав особенно большой клок, он минут пять смеялся – радостно так, весело. По ушам кровь течёт, на полу клочки волос, а он хохочет...

Утром мужик не проснулся – сердечная недостаточность видимо. Она же, конечно же, очень легко объясняла торчавшую из ярёмной вены ложку. Ну, а зачем сердцу биться, если мозг всё равно умер? Да и сложно это, биться значит, когда в венах крови меньше литра, вся она по полу растеклась – не выдержало сердце нагрузки, и остановилась. Несчастный случай на лицо, тут всё сразу ясно. Бывает, чего уж там, все под Богом ходим…

Когда становилось скучно от разговоров, карт и нард, обитатели камеры находили способы скрасить досуг и более экзотическим способом. Странно, но Лёха однажды понял, что ему нравится наблюдать, как «Маша» носит тапочки, бегая по камере на карачках. Вроде бы совершеннейшая глупость, что в этом такого забавного? Даже в какой-то степени омерзительно, но вот в чём штука – он смеялся вместе со всеми, когда «Маша», бежал за брошенным тапком и нёс его в зубах, виляя задницей, как будто у него там есть невидимый хвост. На эту игру в «тапочек», можно было смотреть часами и ведь очень долго сия игра им не надоедало. «Маше», тому да, тому, наверное, надоедало. Иногда в его глазах можно было увидеть страдание, сильную боль. Но Лёха, поэтому поводу, не ощутил ничего, наоборот, это добавляло остроты веселью.

А когда «Маша» начинал гавкать и повизгивать, так вся камера со смеху так помирала, что охрана в двери стучать начинала, намекая, что они грубо нарушают общественный порядок…, иногда, такой же смех пробивался через стены из других камер. С удивлением, однажды, Лёха понял, что люди здесь не поддаются хандре, они не находятся в постоянном осознании того, сколь много лет ещё придётся провести здесь, не страдают от чувства вины и обречённости, совсем нет – они веселятся любым возможным способом, давят хандру злым юмором и смехом.

Как минимум те, что не оказались в числе опущенных. Для последних, тюрьма являлась тем, что в ней видела широкая общественность – тяжким наказанием, полным страданий.

Примерно через год, проснувшись утром, обитатели камеры увидели «Машу» висящем на втором ярусе Лёхиной кровати. Ночью, парень развернул матрас пустой шконки, вытащил простыню, свернул её в жгут, привязал к раме и висел там, пока петля не затянулась так, что кислород перестал поступать. Он мог прекратить всё это, просто приподнявшись, ослабив узел. Но он не прекратил. «Маша» душил себя до тех пор, пока не умер. Сколько выдержки и сил, нужно было, что бы поступить так, проделать всё это в тишине? Около часа, не меньше, ему потребовалось на всё про всё, от сворачивания простыни в петлю, до момента, когда сердце остановилось. Весьма мучительная смерть, которую он сам себе устроил, каким-то образом сумев никого не разбудить, проделать это всё, в полной тишине.

-Ну, блять. – Ворчливо буркнул Мага, глядя в синюшное лицо «Маши». От миловидности не осталось и следа. Глаза выпучены, покраснели. Язык вывален, распух – видимо, прикусил в процессе. В общем и целом, зрелище представилось отвратительное.

-Н-да. – Заметил Симон, тоже подошедший к покойному. Он ступал аккуратно, чтобы не наступить в лужу, натёкшую под «Машей» - случается с людьми такое при удушении. – Хороший был пидор…, как теперь быть-то?

Как? Стали в дверь стучать. Вскоре «Машу» унесли.

-Видал, ебло у него какое? – С улыбкой спросил Мага у Симона, когда дверь закрылось.

-У мусора или у пидора?

-Да у обоих этих пидоров. – Народ хохотнул, а Симон весьма выразительно изобразил лицо покойного с выпученными глазами – было смешно, смеялись все и Лёха тоже. Ну а что? В Симоне явно погибал большой актёрский талант.

Нового ответственного по досугу, выменяли у соседней камеры за две бутылки водки – у них там образовался избыток, и петухи часто бездельничали, так что уступили дёшево. Парень оказался молодой, излишне мускулистый, но с обязанностями справлялся и очень старался, что б все были им довольны - до выхода ему оставалось два года всего, умирать он точно не собирался. Да, похоже, и не сильно тяготился он своим крайне низким статусом, в тюремной иерархии. Лёхе иногда даже казалось, что «Лизе» - так окрестили его на тюрьме, нравится исполнять роль этакой женщины доступной для всех. Народ новым ответственным за досуг был очень доволен и «Лизе», даже разрешили спать теперь в углу напротив параши, расстелив матрас на полу. Только Мага долго дулся и первую неделю по нескольку часов в день, играл с «Лизой» в тапок, а когда «Лиза» заканчивал своё дело, не забывал плюнуть ему в лицо – традиция такая. Со временем, правда, остыл и перестал гнобить парнишку почём зря. Так Мага своё зло срывал, негатив скидывал – он хотел заполучить в свою камеру «Алину», к сожалению, не вышло. «Алина» был петухом элитным, которого тапки носить никто бы никогда не заставил. Он не был опущенным в прямом смысле этого слова – просто с детства любил быть «девочкой» и, угодив в тюрьму, честно признался, кто он есть и сразу же получил «работу». Спустя непродолжительное время, «Алина» стал настоящей знаменитостью, и его стоимость превысила все разумные рамки. Заполучить «Алину» в свою «хату», нынче было практически невозможно.