Сергей Лукьяненко - Понедельник не кончается никогда [litres]

– Господа, – произнес великий престидижитатор с невыразимым презрением, – это просто бездарно.

Корнеев, увидев начальство, воспрял было духом.

– Эчеленца, этот псих… – начал он ябедническим голосом, показывая на Привалова.

Жиан Жиакомо щелкнул пальцами, и на руке материализовалась белая перчатка с шитой золотом монограммой. Рука вытянулась, как резиновая, и с оттяжечкой хлестнула Витьку по щеке. Потом по второй.

Витька выпучил глаза, хватая ртом воздух. Саше вдруг стало смешно: его приятель был похож на снулую рыбу.

– Bastardo, – сказал Жиакомо Витьке лично. – Pezzo di merda [16] Ублюдок, кусок дерьма ( итал. ). Распространенные итальянские ругательства. .

– Эчеленца… – проблеял Витька.

– Вы дерьмо, – сказал Жиакомо по-русски, – но все-таки мой ученик. Мне нет дела до вашего volto morale [17] Моральный облик ( итал. ). , но быть идиотом вы не имеете права. Сейчас вы чуть не погибли. От заклятья, наложенного маленьким безобидным человечком, которого вы умудрились вывести из себя. Это все равно что издохнуть от укуса блохи.

Привалов испытал противоречивые чувства. Сравнение с блохой ему не понравилось, а вот испуганная и побитая физиономия Витьки – наоборот.

– Что касается вас, – голова великого магистра повернулась к Саше. – Вы верно оценили свою жизнь. Она не представляет никакой ценности, потому что вы ничтожество. Но вы переоценили ценность его жизни. – Он снова повернулся к Корнееву. – Она стоит не больше вашей. К сожалению, он мой подчиненный. Из-за его смерти меня ждали бы неприятные разбирательства и хлопоты. Иначе я с удовольствием понаблюдал бы, как вас обоих черти заберут вниз. Впрочем, этот deficiente не останется без соответствующего вразумления.

Он повел бровью, и Витька пропал. Привалову показалось, что он слышит какой-то задушенный писк.

– И запомните, – сказал он Привалову. – Если кто-нибудь из вас доставит мне впредь хоть малейшее беспокойство… – Он не договорил и исчез.

Гном с портфелем остался. Он шумно сморкнулся в рукав и пропищал:

– Саша, налей…

– Саня, – вздохнул Привалов, – ты свое уже выпил.

– Капелюшечку, – попросил гном.

– Саня, – сказал Привалов, – ну вот сам подумай. Я сейчас буду ссориться с Жиакомо?

– Плохо мне, – сказал гном плаксиво. Реакции не дождался и нырнул в паровую батарею.

Привалов печально посмотрел ему вслед. Когда-то гном был человеком – очень условным, но все-таки. Звали его Саня Дрозд, и был он по занимаемой должности институтским киномехаником, а по жизни – тихим, безвредным, пьющим раздолбаем. Пьянка его и погубила: он попал под горбачевскую антиалкогольную кампанию. Модест, обожавший всяческие запреты, наложил тогда на подведомственную ему территорию очередное заклятье. Всякий, кто принимал в стенах Института больше ста граммов чистой, превращался в мышь, черепашку, гномика или другое незаметное существо. Заклятье продержалось ровно неделю: приехала комиссия из Москвы, и пришлось в срочном порядке накрывать поляну. Всю неделю сотрудники выпивали за территорией или под охраной защитных заклинаний. Пострадали всего двое: старый алкоголик Мерлин (он превратился в инфузорию) да Саня Дрозд, которого, кажется, просто забыли известить о нововведении. Гномика забрал к себе Жиакомо. По слухам – из жалости: другие гномы не приняли нового собрата, так что тот ходил весь искусанный и в синяках.

Мысли Привалова плавно перешли на Жиакомо.

На фоне всеобщего упадка и разложения заведующий отделом Универсальных превращений казался последней крепостью, не спустившей флага. Киврин стал американцем. Кристобаль Хунта предался махинациям. Амперян и прочие занимались кто чем. Даже высокосознательный комсомолец Почкин, и тот все больше времени посвящал кооперативу «Вымпел Плюс», занимающемуся перепродажей персональных компьютеров.

Но Жиан Жиакомо не поступился принципами. Он исправно появлялся на рабочем месте минута в минуту, привычным жестом бросал шубу гному и проходил сквозь стену к себе в отдел. Занимался он исключительно научной работой по утвержденной теме: трансфигурацией тяжелых элементов. От сотрудников он требовал того же, что привело к массовому оттоку таковых. Сейчас у Жиакомо из более-менее значимых фигур остался только Корнеев, который все еще надеялся защититься.

В воздухе раздался какой-то тихий звук. Привалов повернулся и увидел маленького зеленого попугайчика, сидящего на шкафу с распечатками.

– Др-рамба! Р-рубидий! Кр-ратер Р-ричи! – сообщил попугайчик. – Сахар-рок? – просительно сказал он, склоняя голову набок.

Привалов вздохнул. Открыл дверцу шкафа и достал коробку. Когда-то она была коробкой с сахаром, а теперь, пожалуй что – из-под сахара. На дне лежало несколько некондиционных кусочков.

– На, жри, – сказал он, давая попугаю самый маленький.

– Пр-римитив, – довольно сказал попугай, устраиваясь на столе с добычей. – Тр-рудяга.

– И то верно, – вяло согласился Привалов. Общаться с попугаем не хотелось.

Попугай это, видимо, почувствовал.

– Др-рамба игнор-рирует ур-ран, – попробовал он заинтриговать собеседника.

– Да ну тебя, Фотончик, с твоими драмбами, – сказал Привалов, думая, не занять ли корнеевское кресло. Его останавливало только то, что Корнеев мог материализоваться в нем в любой момент. Последствия могли быть самые неприятные.

– Дыр-ра вр-ремени, – попробовал попугай снова.

– Если у тебя есть дыра, заткни ее, – отозвался Саша.

Фотончик появился в Институте в шестьдесят третьем. Он возник как побочный продукт экспериментов одного из директоров НИИЧАВО, Януса Полуэктовича Невструева. Тот стремился покорить время, в чем и преуспел: где-то в отдаленном будущем он построил машину времени и отправил самого себя в прошлое. Это и породило двух директоров сразу. Причины своего поступка он не объяснял. После семьдесят пятого года у него и спрашивать перестали, поскольку именно тогда он опубликовал свой главный научный результат – обобщенную теорему причинности.

Как известно, из общих законов причинности следовало, что информация и материальные предметы как ее носители не могут переноситься против вектора времени. Невструев доказал, что это все-таки возможно – но только в том случае, если перенесенная информация не имеет для прошлого никакой практической ценности. То есть в прошлое нельзя было закинуть сложный научный прибор, учебник по физике или хотя бы слиток золота. Но можно было забросить туда коровью лепешку, графоманское сочинение на эротическую тему. Или вот, скажем, попугая.

Одно время Фотончик возбуждал любопытство, потому что сыпал напропалую интересными словечками – «дыра времени», «уран», «атмосфера горит» и тэ пэ. Все думали, что он участвовал по меньшей мере в звездной экспедиции.