Сергей Лукьяненко - Понедельник не кончается никогда [litres]

В конце концов У-Янус, страдальчески морщась, объяснил ближайшим сотрудникам, что попугай предназначался к участию в съемках детского фильма «Большое космическое путешествие», для чего и был научен всяким космическим выражениям – чтобы самого себя озвучивать настоящим попугайским голосом. Идея была дурацкой, но принадлежала самому Сергею Михалкову, спорить с которым никто не осмелился. Птицу взяли из уголка Дурова, а космонавтский лексикон в нее магически вложил лично Янус Полуэктович. Увы, в первый же день съемок попугай нагадил Михалкову на французский пиджак, после чего ни о каких птицах в кадре не могло идти и речи. Невструев пожалел Фотончика и оставил у себя дома. Долгое время они жили душа в душу, пока в конце восьмидесятых Янусу Полуэктовичу не подарили ангорскую кошку. В результате Фотончику пришлось отправиться в прошлое в качестве подопытного.

Сотрудники из всего этого поняли, что попугай – никакой не космический волк, а неудавшийся артист. Интерес к нему пропал. Более того, птицу – которая имела привычку мешать работе и оставляла следы жизнедеятельности – начали гонять. Только Привалов относился к Фотончику по-доброму и подкармливал сахарком.

– Кор-рнеев гр-руб, – снова попытался привлечь к себе внимание попугай.

Привалов не ответил. Он думал, не пойти ли ему в город, в избушку Наины Киевны. Старая ведьма открыла у себя в Изнакурноже кооперативную обжираловку с мухоморным пивом, сваренным по старинному рецепту. Пиво било по шарам со страшной силой, и у Привалова было как раз подходящее настроение. Останавливал его только неизбежный домашний скандал.

В воздухе раздался свист, и откуда-то сверху в пустое кресло рухнул Витька.

Вид у Корнеева был жалкий. Судя по всему, Жиакомо применил пропесочивающее заклятье – а может, и вздрючной вольт. В любом случае завидовать тут было нечему.

Витька это почувствовал.

– Пропесочили меня, – сказал он. – Ты это… извини, Сань, за всю эту ж-ж-ж-ж-ж. Меня по мозгам спиртягой долбануло. А я с устатку и не евши…

Отходчивый Привалов кивнул. Потом, подумав, сотворил дубля, и тот повторил путь к сейфу.

– Ладно, – сказал Саша, немножечко гордясь своим великодушием. – Давай еще по одной.

– Ну вот это дело, – тут же воспрял Витька. – А то сразу ж-ж-ж, ж-ж-ж…

День сегодня точно был особенный. Привалову снова пришла в голову простая мысль.

– Витька, – сказал он. – А почему ты материшься, только когда со мной разговариваешь? Эдику Амперяну ты ни разу матом ничего не сказал.

– Так это ж Эдик, – сказал Корнеев. – Он сам вежливый. И обидеться может. Нагадить в смысле.

– А я, значит, не могу? – Привалов почувствовал, что снова начинает заводиться.

– Ну теперь вижу, можешь. – Витька замахал руками. – Если палку перегнуть. Я правда не хотел, – снова сказал он. – Ну а так… ты же человек хороший, верно? А Эдик сука та еще.

– Ну почему сразу сука? – не понял Привалов. – Мне он, например, ничего плохого не делал.

– Это ты так думаешь. – Витька скверно ухмыльнулся. – Ладно, чего уж теперь-то… Извини, что об этом, но все же знают. Помнишь, как у тебя каждый вторник «Алдан» ломался? Именно во вторник? И ты оставался его чинить?

– Было дело, – вспомнил Привалов. – Я уж думал, проклятье какое-то случайно поймал. Саваоф Баалович лично разбирался. Нет, говорит, никакого проклятья. Там контакты у куба памяти отходили. Китежградский завод, чего ж ты хочешь.

– Зря ты на Китеж гонишь. То есть они, конечно, пидарасы и делают дерьмо, но тут они не виноватые. Это Эдик, – сказал Корнев, – каждый раз заклинал твой куб. А потом шел к Стелле. У нее по вторникам короткое дежурство было, помнишь?

Саша понимал, что жена гуляет. Но слышать это сейчас и от Витьки было как-то ну очень неприятно.

– Да ты не плакайся. – Корнеев похлопал его по плечу. – Она не виновата. Он ее приворожил слегка. Ну и помогал ей по всяким мелочам. Квартирку там магией убрать, бижутерию в брюлики на вечер превратить… Вот это вот все. Бабе тоже ведь это нужно. И по быту, и по всему. Ты-то сам не можешь. Ну и вот.

Саша в очередной раз вспомнил, какой из него маг, и ему стало так гадко, что он наконец решился.

– Знаешь, Витька, – сказал он. – Пойду-ка я к Наине. Выжру. Хочешь – со мной иди. Но если ты меня еще раз оскорблять начнешь… не знаю.

Витька посмотрел на приятеля с некоторым уважением.

– У Наины дурь крутая, – сказал он. – Не знаю, как у тебя, а мне башку начисто сносит. Давай все-таки спирт. И хрен с тобой, ща дубля сварганю, он бутеров захватит, – великодушно предложил он.

Дверь снова открылась. Это опять был Эдик Амперян.

– Извините, что отвлекаю, – вежливо сказал он. – Модест собирает всех в актовом зале. Какое-то срочное сообщение.

– Никуда я не пойду, – сказал Привалов.

– И я, – потвердил Витька. – Я вообще занят.

– Я очень сожалею, но у меня совершенно четкие инструкции, – ответил Эдик, складывая пальцы в мудру направленной трансгрессии. Вспыхнуло, погасло, и Привалов с Корнеевым очутились в актовом зале, битком набитом сотрудниками.

Стульев не было, так что все сидели кто на чем. Какой-то седой дедуся из отдела Абсолютного знания восседал на старинном медном арифмометре. Володя Почкин делил крохотную табуретку с престарелым колдуном Неунывай-Дубино из отдела Научного атеизма. Корнееву повезло: его перетащило вместе с креслом. Привалову повезло меньше: вводилка, на которой он сидел, осталась в лаборатории.

Он беспомощно оглянулся и вдруг почувствовал, что в икру ему что-то упирается. Оглянувшись, он увидел табуретку. Видимо, кто-то из сильных магов сжалился над ним и организовал для него место. Решив, что дареному коню в зубы не смотрят, Привалов осторожно опустился на некрашеное сиденье.

Через пару минут на трибуне материализовался замдиректора по административно-хозяйственной части Модест Матвеевич Камноедов. Его лоснящаяся физиономия была полна, как супница, торжественной скорби. Чего было больше, скорби или торжества, сказать было затруднительно – и того и другого хватало с избытком.

– Товарищи и граждане! – зычный голос завхоза заполнил зал.

– Господа и мадамы! – съегозульничал кто-то с передних рядов.

– Вы это прекратите, это вам не балаган, – сказал Модест Матвеевич грозно, но не вполне уверенно. Привалову почему-то вспомнилось жиакомовское «господа».

Кто-то захихикал. Модест сурово посмотрел в зал. Хихиканье прекратилось: хозяйственник был крут и шутливых не любил.

– У меня срочное информационное сообщение, – продолжил тем временем Модест. – Директор Института, Янус Полуэктович Невструев, сегодня в полночь, э-э-э…

– Эмигрировал? – снова донеслось из передних рядов.

Все ожидали, что Модест на сей раз разгневается. Вместо этого сотрудники увидели редчайшее зрелище – растерянность на лице завхоза.