JK Светлая - Змееносец. Легенда о летящем змее

Катрин метнулась к королю и положила свои ладони на его руки.

— Нет, мессир, молчите! Так лучше, и вы сами знаете об этом. Я принесла всем слишком много бед. Не костер, так виселица…

Глядя на это их объяснение, Якул побледнел еще сильнее, хотя, казалось, он и так мертвенно бледен. Он кинулся к ней, схватил ее за руку и развернул лицом к себе, словно вновь пытался найти что-то жизненно важное в ее совершенных чертах, которые будут преследовать его до конца жизни.

— И ты умрешь ради него? — глухо спросил он.

— Я давно мечтала о смерти, — проговорила она, не отводя взгляда от него. — С того самого дня, когда узнала о вашей гибели. Но, кажется, только ваша любовь удерживала меня от того, чтобы мне не отправиться вслед за вами. Потому что ваша любовь прекрасна, — она замолчала, рассматривая его в подрагивающем свете факела. — И если теперь тебе мало забыть меня, Якул, — моя смерть станет мне желанной. Лучше совсем не жить, чем жить без твоей любви, которой ты вновь лишаешь меня, подарив надежду.

— Лгунья, — выдохнул он, снова оттолкнув ее. — Ты хуже ядовитой змеи. Та жалит открыто, мгновенно. Ты же сперва обовьешь всего, прижмешься так, что не оторвать, заставишь верить тебе, а после вгрызаешься в плоть, оставляя на ней смертельные раны. Зачем ты пришла на Ястребиную гору? За ним? — Якул кивнул на пленника. — Его хотела спасти? Для него стала делить со мной ложе? Отвечай!

— Катрин! — окликнул маркизу Его Величество. — Не Серж сейчас говорит с вами. Недостойный Петрунель Форжерон лишил его разума, — он посмотрел на разбойника. — Единственный, о ком может думать эта женщина, — ее муж. И мне жаль, маркиз, что вы не понимаете этого.

— Ваше имя, мессир! В последний раз прошу вас назваться!

— Хватит! — мрачно и холодно проговорила Катрин, останавливая перебранку взбешенных мужчин. Выпрямив спину и высоко вздернув подбородок, она смотрела прямо в змеиные глаза, не отводя потухшего своего взгляда, без малейшего страха и надежды, которая еще ночью наполняла ее душу. — Да, я за ним пришла на Ястребиную гору. И дам за него любой выкуп, какой пожелаешь.

Якул привалился спиной к стене и глядел на нее затравленным зверем. Сил в нем больше не было. Теперь кончено. Навсегда.

— Как скажешь. Пусть твоя жизнь. Только его это не спасет. Шаню! — он посмотрел на цыгана, стоявшего в стороне и в ужасе взиравшего на происходящее. — Запри ее.

— Здесь? — спросил Шаню.

— Нет. В моих покоях. На смерть она пойдет оттуда, но не из этой темницы. Пусть глядит в окно на приготовления.

— Маркиз! — зарычал Мишель и в бессильной ярости стукнул кулаком по влажным камням своей тюрьмы. — Однажды вы пожалеете!

Якул не смотрел на пленника. Он смотрел только на маркизу. Смотрел и не верил в происходящее.

— Я? — не своим — совсем тихим, сиплым — голосом прошептал разбойник. — Я жалею лишь о том, что жив. Это я зря… — он оторвался от стены и широким шагом направился к выходу. Потом вдруг обернулся и крикнул: — Шаню! В моих покоях!

— Да, да, Якул.

Когда предводитель разбойников слился с мраком подземелья, цыган посмотрел на пленницу и тихо сказал:

— Ну… чего уж… Идемте, Ваша Светлость…

Кончиком кинжала он указал в черноту, в которой только что скрылся Якул.

Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора

Нет, цыгану Шаню вся эта темная история совсем не нравилась.

Женщину на Ястребиной горе казнили не впервые. За свою жизнь с разбойниками Шаню и не такого навидался. Но это ведь был Якул! Ну, мог он на девку прикрикнуть, коли та становилась назойливой. Но чаще выпроваживал куда подальше. Но чтобы вешать! Такое впервые. Хотя до него такое случалось. Последнюю повесили еще в октябре, при старом атамане. Долго она провисела на суку старого дерева. И первое, что потребовал Якул, когда возглавил их банду — вынуть тело из петли и похоронить, как положено.

Глядя на ровную спину маркизы, идущей впереди него, он только вздыхал — нет, не будет из этого добра. Якул мальчишку-висельника пожалел. Телом старика заменили. Славная была шутка. Никто ведь, и впрямь, не заметил, что за помост мальчишка еще кое-как ноги передвигал, а из-за помоста Шаню тащил уже бездыханное тело с мешком на голове. Никталь же спрятала спасенного пленника — там обрыв сразу был, валуны да выступы, и маленькая хорошо скрытая пещера, куда бедняга и поместился. Уж лучше на жестких камнях, чем в петле.

А после того, как все разошлись, Шаню помог Никталь увести не стоявшего на ногах мальчишку к ней в хижину.

И теперь, после всего, Якул приказал казнить маркизу де Конфьян!

Нет, Шаню не сразу сообразил, что эта казнь будет самой настоящей. Первые несколько мгновений, покуда они шли по ступенькам в комнату Якула, он думал о том, что не представляет, как за эту тощую женщину можно выдать старого рыцаря, который теперь лежал в пещере за готовящимся новым помостом. Да никак! И вот тут он понял, что Якул приговорил ее к смерти. Настоящей, не мнимой.

Прищелкивая языком, он возился с замком покоев своего хозяина, потом впустил в открытую дверь маркизу, а, захлопнув ту за ней, замер с ключом в руке.

Да что же такое творится?!

Да как же можно?!

Ведь это Якул!

Шаню опустил ключ и оставил дверь незапертой. Если судьба ей жить — уйдет. Не судьба — останется.

И в ужасе от содеянного он бросился вниз, туда, где в большом и великолепном в своем убожестве зале, видимо, когда-то тронном, гуляли разбойники.

Он почти оглох от шума и, пристроившись в каком-то углу, прикрыл глаза.

— Правду говорят, что девку, которую Якул у себя держал, завтра повесят? Ты с ним в приятелях, ты знать должен, — услышал он сквозь разноголосый гул.

Цыган посмотрел на пьяного Мусташа и тяжело вздохнул:

— Тебе какое дело?

— Так говорят она полюбовница нашего птенчика из подземелья! Ты ведь видел! Все знают.

«И как успевают вести разноситься по этой проклятой башне?» — уныло подумал Шаню и отвернулся.

— Стало быть, правда! — обрадовался Мусташ, вливая в себя еще кружку вина. Вино было поганое, но в голову било крепко.

И уже спустя час брел он по лестнице вверх, чтобы воздать по заслугам рыжей ведьме за его унижение, пока та еще не болтается в петле.

Сидя на сундуке и глядя в одну точку, маркиза де Конфьян уже казалась неживой. Она не слышала, как закрылась дверь за цыганом, не слышала резких пьяных вскриков, доносившихся снизу. Пыталась вспомнить своих сыновей, но вместо этого видела лицо мужа. В конюшне, на башне, в темнице. Катрин прикрыла глаза, боясь, что пламя свечи спугнет ее видения, и не заметила тень, медленно подступающую к ней.

— Попалась птичка в силки! — раздался вдруг сиплый голос, и в лицо ударил смрадный запах.