JK Светлая - Змееносец. Легенда о летящем змее

— Так как, говоришь, называется твой городок?

— Фенелла, мессир, — охотно закивала Полин. — Только это не городок, это столица королевства Трезмонского. Я состою при дворе короля Мишеля… Пожалуй, что первой дамой.

Она важно поправила складки котта и ткань вимпла у подбородка.

— Круто, — ответил ей «кухарка». — А костюм в театре напрокат взяла?

Полин почти ни слова не поняла из того, что он сказал, но дурой казаться ей не хотелось. И потому она вздернула свой носик и заявила:

— Мессир, я никогда не беру чужого. У меня довольно своего.

Несколько девиц в колпаках рассмеялись, но Полин выпятила нижнюю губу и добавила:

— У нас в королевстве вообще все у всех свое! Чужого не носим.

И так отчаянно захотелось Полин домой, что сам Господь услышал, как тоскует маленькое и нежное ее сердце, и перенес на родную кухню. Прямо к самой печке, где колдовала Барбара.

— Ты что подкрадываешься? — сердито спросила старуха. — Чтоб тебя унесли драконы, дуреху эдакую! Ты куда подевала мою сковородку?

Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Конфьян

Отняв от лица руку, Катрин с удивлением оглядела свою комнату и облегченно вздохнула. Дома. Они дома. Теперь все будет хорошо. Будет, как прежде. Серж рядом, она чувствовала его руки, обнимающие ее. Только он почему-то молчал, странно глядя на нее. Ни радости, ни заботы. В пугающей тишине маркиза настороженно смотрела в его лицо, пытаясь понять, о чем он раздумывает. Может ли он желать быть там, на горе, теперь?

Маркиз же де Конфьян, овладев, наконец, собой, едва заметно выдохнул и чуть отстранился.

— Ты дома, любовь моя, — тихо сказал он. — Все закончилось. Теперь все закончилось.

Нежно, будто ребенка, он коснулся губами ее лба и снова отстранился.

Ей хотелось потянуться за ним, но тело не слушалось, болело, не пускало. Катрин вновь попробовала спросить, что происходит, но и это у нее не вышло. Она огорченно посмотрела на Сержа. Ведь он большой выдумщик и обязательно что-нибудь придумает.

— Что? — испуганно спросил маркиз, всматриваясь в ее лицо, на котором каждая ранка была раной на его собственной душе и непереносимой тяжестью вины. — Катрин, что?

Она зашевелила губами в ответ и вдруг поморщилась. Лицо неприятно саднило. Хмуро прикоснулась к щекам, лбу и в ужасе зажмурилась, скривившись еще сильнее. Он снова вздрогнул и осторожно отнял ее руку от лица. Прикоснулся губами к пальцам и быстро прошептал:

— Не нужно, не трогай. Ты сделаешь себе больно, если… — оборвал себя и поморщился при мысли о том, что сам-то причинил ей куда бо́льшую боль. Снова замер, как замирал теперь постоянно, изучающим взглядом рассматривая каждую ее черту, а потом с трудом, будто заставляя себя, проговорил: — Прости… Я знаю, такое простить… нельзя… Но прости…

Катрин кивнула и, высвободив руку, снова потянулась к лицу.

Маркиз в ужасе смотрел на то, как она прикасается к своим ранам. Как он еще жив после этого? Как еще Господь не покарал его? Почему он все еще дышит воздухом и топчет землю, тогда как давно уже должен был искупать свои грехи в преисподней — в вечных муках? А вместо этого она… Она… Она умерла сегодня… Да, чудо спасло ее! Но все-таки он убил ее. Он сам убил ее! Руки его в крови… Он весь заляпан кровью. Перед глазами мелькало видение — голые ступни рыцаря из стражи короля, которого он повесил. Безвинного человека, который был предан своему сюзерену.

Серж де Конфьян едва сдержал безумный смех, который забился в груди — страх испугать Катрин оказался сильнее. Но, Господи, велик замысел твой! Не будет ли лучшим наказанием жизнь! Жизнь здесь, с той, которой принадлежит его сердце, но которая никогда не сможет смотреть на него и не видеть перед собой палача, приказавшего рубить подпоры помоста.

Маркиз потянулся к ней, чтобы пригладить ее волосы, но тут же отдернул руку. Что он может теперь? Что он может?

— Тебе лучше попробовать поспать, — прошептал Серж, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Я пошлю за лекарем немедля. Хорошо?

Она непонимающе взглянула на него и слабо кивнула. И стала оглядываться в поисках зеркала, которое почему-то оказалось не рядом с постелью, как обычно. Серж проследил за ее взглядом. То, как она избегала отвечать, как теперь искала что-то, лишь бы не слышать его… Невыносимо…

— Почему ты молчишь? — спросил Серж, глядя на багровый шрам от петли. — Скажи хоть слово, чтобы я хотя бы попытался меньше ненавидеть себя за то, что сотворил с тобой.

Катрин тяжело вздохнула и отвернулась. Она уже больше не понимала, что болит сильнее — тело или душа. Он думает, что она наказывает его. И это разрывало сердце. Он одергивал руку, боясь коснуться ее. И это заставляло жалеть, что осталась жива. Никакой лекарь ей не поможет. Еще это проклятое платье! Маркиза начала лихорадочно дергать ткань юбки.

— Я люблю тебя, — обреченно произнес Серж, глядя на ее неловкие движения. — Можешь не верить, но я никогда не переставал тебя любить. И никогда не перестану. Даже если ты больше не скажешь мне ни слова.

Он быстро встал и пошел к выходу из ее покоев. На пороге замешкался, будто ждал, что она позовет. Но она не звала. Он обернулся.

— Я позову лекаря. И служанку, чтобы ты могла переодеться.

Не все ли ей равно, кто будет здесь, если единственный, кто ей нужен — ее муж — уходит, оставляя одну? Катрин медленно натянула на себя покрывало, желая отгородиться им от всего света. Не мигая, смотрела она на Сержа и ощущала каждый его шаг, который разделял их.

Когда дверь за ним закрылась, он вперился взглядом в зеркало, висевшее в коридоре, на которое падал свет из маленького окошка. Долго смотрел, не моргая, на свое лицо. И знал — перед ним лицо Якула, летящего змея. Ничего нового. Глядя в это лицо, она будет видеть Якула. Луч солнца выхватил седые пряди на висках, и маркиз усмехнулся. След, оставшийся от маркиза де Конфьяна, который был убит в это утро. Нет, не тогда, когда он утратил память и имя. А в это утро. Шрамы в их душах никогда, никогда не разгладятся, в отличие от шрамов на ее коже.

В тот же день в доме спрятали все зеркала. До того момента, пока раны маркизы не заживут. Строго-настрого запрещалось говорить при ней о произошедшем в последние месяцы. Сам маркиз, стремясь выполнять малейшее ее желание, при этом почти не показывался ей на глаза, день за днем на расстоянии наблюдая, как она играет с Сержем и Клодом.

Дульцимер в Конфьяне больше не звучал.

Как и голос маркизы.

Март 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Конфьян

Служанка, пришедшая утром помочь маркизе одеться, пересказывала, как обычно, сплетни, которые принесла из деревни молочница, и новости, которые сама услыхала на кухне.