Михаил Харитонов - Безумный Пьеро

Сегодня у него выдался неудачный день. С утра пораньше наехали налоговики. Потом был тяжёлый разговор со счетоводом. По всему выходило, что новый завод электрооборудования не успел даже запуститься, как уже оказался на грани краха… Но самым неприятным событием была преждевременная смерть мускусной крысы, которой пекинес собирался полакомиться. Она безвременно скончалась от болевого шока.

Нет, господин Балтрушайтис не был садистом. Он был гурманом. И обожал тот изысканный привкус, который придают мясу долгие мучения существа. Готовил он для себя сам. Как повар-любитель он был неплох. Однако профессионалом в этом деле он так и не стал. И время от времени делал самые банальные ошибки. В данном случае он увлёкся работой с паяльником и переусердствовал. В результате обед был испорчен — крыса должна была попасть на сковородку живой… Короче говоря, пекинес был очень сильно не в духе. И хотел на ком-нибудь сорвать зло. Для чего решил прогуляться по цехам и кого-нибудь наказать. В конце концов, электорат существует для пользы и удовольствия своих хозяев. В том числе и для психологической разгрузки.

Господин Балтрушайтис всегда находил, на кого спустить свою внутреннюю собаку. На этот раз подвернулся Курдюмыч.

— Чё вылупился, скобейда дефолтная? — рыкнул он на Курдюмыча и охуячил его по нюхалке тросточкой.

Старик своё место понимал и никогда не залупался. Он знал, что бывает с теми, кто залупается. Вот и сейчас он покорно вытянул морду, дабы господину Балтрушайтису было сподручнее по ней бить.

Скорее всего, дело ограничилось бы несколькими ударами — господин Балтрушайтис был отходчив. Но после третьего удара тросточка сломалась.

Пекинес рассвирепел. С глухим рычанием он накинулся на старика, намереваясь, вероятно, покусать ему рыло.

Курдюмыч от неожиданности шарахнулся, ударился о кормушку и перевернул её. На брюки господина Балтрушайтиса брызнул саломас.

Пекинес отпрянул. Посмотрел на грязные пятна на брюках. Глаза его налились кровью.

Старый боров увидел перед собой смерть. Близкую, неотвратимую. Сейчас хозяин закричит, прибежит охрана. Она его схватит. Хорошо ещё, если прикончат прямо здесь, а не устроят маналулу.

Если бы всё это случилось в январе, Курдюмыч, наверное, пал бы на колени и замер в ожидании неизбежного. Но теперь всё изменилось. Его жизнь была освещена волшебною мечтою. Он должен был увидеть очередную серию "Рыбони без ауры". И узнать, соединились ли сердца прекрасной Рыбони и её Хулия. А там хоть трава не расти.

Ну то есть, конечно, он так не думал. Он вообще не думал. Пылающее сердце Курдюмыча отстранило от командования слабый разум его. И начало командовать само.

Боров вздыбился, встал на задние ноги. Пекинес набрал в лёгкие воздух, чтобы завизжать. Но не успел. На голову господина Балтрушайтиса обрушилось копыто. Точно по темечку. Нога знала, куда бить — чтоб уж наверняка.

Владелец фабрики "Лилия и Серп" тоненько тявкнул и обмяк.

Самое смешное, что этого никто не заметил. Быки жевали сено, бухгалтерская зверюшка увлечённо грызла мосол. А больше никого и не было.

Курдюмыч переступил через труп и спокойно вышел в коридор. До начала эфирного сеанса оставалось ещё минут десять. Он надеялся, что успеет его досмотреть.

Владелец фабрики «Лилия и Серп» тоненько тявкнул и обмяк.

В это самое мгновение двери в кормовой зал с треском открылись — как от хорошего пинка. Вошли трое: енот с ножом, котяра с длинной кривой саблей и корноухий пёс неизвестной породы с тесла-шокером.

— Рррраввв! — рявкнул пёс. — Где тут главный?!

В этот момент до разума Курдюмыча наконец дошло, ЧТО он натворил. И что ему за это будет в самом ближайшем будущем.

Он отчаянно завизжал и бросился вон.

Кот и пёс едва успели расступиться, как тяжёлый боров пронёсся мимо них и вылетел в коридор.

Нельзя сказать, что вошедшие были примечательными личностями. Но кое-какой интерес они всё же представляют — так что уделим им, пожалуй, немного времени.

Беспородный пёс Шарик родился в селе Простоквашино, вырос в Евске. Помимо отсутствующей родословной, у него не было ушей, когтей на ногах и двух пальцев на левой руке. Зато у него было три перелома, четыре проникающих ранения и кличка Везунчик. Её он честно заслужил, выжив после удара рогом в брюшину.

Кот — этот вырос в Бибирево — был натурой более разнообразной. У него имелась красивая фамилия Крузенштерн, красивые глаза и красивые узкие бёдра. И, конечно, прозвище Круз. Хлеб свой он добывал, однако, не прелестью бёдер, а кражами со взломом. Он был на хорошем счету в банде Дяди Фёдора, опытного старого волчары. Кот трудился честно и доверие оправдывал. Хотя втайне помышлял о чём-то большем. То есть о собственной банде.

Что касается енота, это был обычный евский енот, ранее промышлявший тем, чем обычно промышляют скверные уличные подростки. Прозывали его Любимка, и это был не комплимент. С Шариком его связывало подобие живого чувства: пёс нашёл Любимку на улице измудоханным — и, повинуясь смутному порыву, приволок к себе и дал отлежаться. В итоге енот у Везунчика прижился на правах мелкой сявки.

Пёс и енот подались в Директорию, рассчитывая на сытную и лёгкую жизнь. Наслушавшись рассказов бывалых, Шарик поверил, что в Городе живут одни только лохи, а у каждого жулика — хуй в говне и губы в сале. В реальности новоприбывшие столкнулись с жёсткой конкуренцией. Первое время они оба жили на позорные гроши Лю-бимки. Однако в итоге ребятам свезло: они познакомились с Крузом, а тот привёл их в банду Дяди Фёдора. Перед которым коту за новых знакомых пришлось поручиться. А что делать? Это был единственный способ заполучить подчинённых и подняться хотя бы до уровня бригадира.

В тот день их троица — под общим руководством кота — проходила проверку на профпригодность. Работёнка была плёвой: подудолить богатенького коммерса, некоего Балтрушайтиса. Дядя Фёдор был его крышей. Пекинес платил исправно, но не пожелал внести дольку малую на общее. Нужно было объяснить заартачившемуся коммерсанту всю его неправоту, получить с него дольку, ну и себе взять немножко за консультацию. В методах убеждения Дядя Фёдор ребят не ограничивал, но поставил жёсткое условие: господин Балтрушайтис должен был остаться живым и относительно здоровым. «Он мой, я его дою, — говорил он, показывая новичкам портрет клиента. — Убьёте коммерса — свои кишки жрать будете».

Дядя Фёдор был существом серьёзным, шуток юмора не понимал и не любил. Все трое восприняли его слова абсолютно буквально.

— Вот наш главный, — сказал бык, показывая копытом на мёртвого Балтрушайтиса.