Екатерина Лесина - Провинциальная история [СИ]

Все смотрели на Стасю, будто это она виновата. А она… она не виновата! И вообще понятия не имеет, что делать. В ее старом, нормальном мире, конечно, случалось людям менять пол, но вот… во-первых, с собственного согласия, а во-вторых, не так стремительно. И что-то подсказывало, что вернуть несчастному княжичу — или уже княжне? — прежнее его обличье будет не так и просто.

— Надо бы в Канопень кого послать… — задумчиво произнесла Верховная ведьма. — За успокоительным… а то ведь мало того, что девица, так еще и одаренная.

Второй княжич притих, верно, впечатленный донельзя.

Запястье накрыл ладонью.

— Успокоительное — это хорошо, но… — Марьяна Францевна поднялась. — Стоит с Аглаюшкой поговорить, авось и…

Она махнула рукой, сама признавая, что шансов на успешный исход дела немного.

И не ошиблась.

Когда Марьяна Францевна вернулась с Аглаей, та выглядела задумчивою и даже счастливой.

— Там котики родились! — сказала она Стасе и улыбнулась донельзя светло. — Четверо! И такие крохотные, просто прелесть…

И в ладоши хлопнула.

От избытка эмоций.

— Котики — дело хорошее, — осторожно заметил Евдоким Афанасьевич, глядя на ведьму едва ли не с отеческою гордостью, — однако… вы бы не могли, милая, вернуть вашему мужу прежнее, богами данное тело?

Тогда-то Аглая и обратила внимание на спящую княжну.

Надобно сказать, что спала та уже совсем спокойно, мирно даже и во сне улыбалась, а то и губами шевелила, на которых лопались мелкие пузырики.

— Это… — Аглая ощутимо побелела. — Это… Мишанька? Но… но… я… я не знаю!

— Тише, — Стася приобняла девочку за плечи. — Дыши глубже…

…а то мало ли, вдруг на нервах еще кого во что-нибудь да превратит.

— Это… я не хотела! Оно само!

— Само, — подтвердила Стася. — Оно всегда само… живешь, не хочешь, а тут бац и оно. Само.

Аглая моргнула.

И скривилась. Того и гляди расплачется. Правда, плакать все-таки не стала, нахмурилась так, что на лбу глубокие морщины пролегли, и руку над телом протянула. Пальцы растопырила, пошевелила… княжна Гурцеева во сне причмокнула.

— Не получается! — вынуждена была признать Аглая спустя пару минут.

И еще спустя пару.

И…

— Хватит, — сказала Стася, когда почудилось, что девочка вот-вот треснет от желания все вернуть, как оно было. — Не получается, стало быть… так оно и надо.

Непреложная истина, усвоенная еще в том, старом мире, нашла свое подтверждение и в нынешнем. Старшие ведьмы переглянулись.

Кивнули.

И на другого княжича уставились. А тот заерзал, покосился на спящую Гурцееву, и жалобно произнес:

— Я не виноват! У меня договор! То есть не у меня, но… это еще мой прадед заключил! Ему обещали Волкову в жены!

— Моя дочь была замужем, — счел нужным заявить Евдоким Афанасьевич, который за происходящим наблюдал с немалым интересом.

— Дочь. Но не внучка!

И вздохнув, княжич заговорил.

…договора меж людьми разными бывают. Иные на словах, другие на бумаге, а третьи и вовсе на крови заключаются, да силой связанные, не позволяют отступить, ложась на плечи потомков немалой тяжестью.

Так вышло и на сей раз.

— Мы… с Егорьевыми были в родстве, но не близком, — теперь он говорил тихо, но при том уверенно, точно зная, что в своем праве. — И когда Егорьевы предложили заключить брак, мой прадед согласился.

— Ладушка не была… — Евдоким Афанасьевич нарисовал в воздухе круг, который вспыхнул зеленоватым светом.

— Сперва, когда уходила, то не была, но… ее супруг ведь возвращался. И они встречались. Этой встречи хватило, чтобы она понесла, — ответил Радожский. — Насколько я… выяснил… поймите, так вышло, что мне самому этот договор, что кость в горле. И не только мне… вот и пытался понять, как оно получилось. Так вот, из письма его моему прадеду, я узнал, что беременность эта случилась специально по воле Егорьева. Тот надеялся, что жена одумается. А если и нет, то он заберет ребенка, ибо дитя принадлежит роду отца… по любому закону. Так вот, заберет ребенка, а жена уже сама тогда вернется.

Сволочь.

Стася это подумала. А потом поняла, что подумала не только она. Зеленью пылал уже не только круг, но и посох, и высокая шапка Евдокима Афанасьевича.

— Я понимаю, что выглядит это несколько… неправильно, — княжич поднял обе руки. — Но в данном случае мой род тоже пострадал…

— Поэтому она ушла, — гулко произнес Волков. — А вы… этого не случилось бы без ведьмовской силы… помогали…

— Не мы, — возразила Эльжбета Витольдовна. — Однако, подозреваю, что и вправду без помощи не обошлось. Но да, если так, то родилась бы девочка…

…и когда та женщина поняла, что беременна, и что ни закон, ни отец не способны защитить её… как бы поступила Стася?

Тоже сбежала бы?

Не к свеям, ведь и до них при должном упрямстве доберуться, но туда, где никто-то, ни закон, ни ведьмы, ни любящий супруг, не достанут.

— Вот… тогда-то и заключили договор, что… мы поможем Егорьевым силой… её собирали, полагая, что старый Волков так просто дочь не выдаст. Он не побоялся бы нарушить закон.

— Не побоялся бы, — Евдоким Афанасьевич склонил голову.

— Государь… воспользовался бы случаем. Старые рода слишком много силы имели… и они готовились. Только…

— Моя дочь ушла.

— Да… и договор остался неисполненным, — он с раздражением потер запястье, на котором вился узор. — Мой дед… оказалось, что его клятвы не принимает ни один храм. Обещанный жених до самой смерти женихом и остался. Ему повезло найти ту, которая согласилась жить с ним, как жена, женой не являясь. Мой отец… был незаконнорожденным.

— Как и ты.

Евдоким Афанасьевич не собирался щадить гостя.

— Как и я… и мои дети, если я не исполню треклятый договор! Поймите. У меня есть женщина, которую я люблю. Но одной любви недостаточно. И до недавнего времени все, что я мог ей предложить, — недостойная роль падшей женщины… и тут это вот…

Он поднял руку, позволяя всем разглядеть узор.

Ведьмы потупились.

А вот Евдоким Афанасьевич вперед подался, глянул так, пристально, нахмурился… и Ежи, державшийся рядом, тоже нахмурился, правда как-то не слишком уверенно, будто точно не решил, плохо то, что он видит, или совсем даже нет.

— Всегда был черным?

— Да.

— И у твоего батюшки?

— Да.

— А как твой батюшка помер?

— Сердце остановилось, — теперь княжич не казался Стасе хоть сколь было грозным. Напротив, он выглядел усталым растерянным человеком.

— И сколько ему было?

— Сорок семь. Нам сказали, что случается…

— А его отец?

— Сердце… — княжич нахмурился. — Ему было пятьдесят пять.

— А тебе?

— Тридцать четыре.

На тридцать четыре Радожский не выглядел. Он потер виски.

— Это… совпадение.