Екатерина Лесина - Провинциальная история [СИ]

— Я бы вас попросил… — князь прищурился, и на ладонях его вспыхнули искры.

— Я бы тоже вас попросила, — Стася не нашла ничего лучше, как по этой ладони хлопнуть. И ведь не обожглась, а искры взяли да погасли. — Вы не у себя дома находитесь. Ведите себя прилично…

И добавила зачем-то преукоризненно.

— А еще князь…

Князь почему-то покраснел.

Аглая знала, что рано или поздно это случится: встреча с супругом. И не то чтобы боялась… чего бояться? Мишанька ведь хороший.

Добрый.

Немного рассеянный и вовсе порой склонен к необдуманным поступкам. Но то не он сам, то друзья его, которые на Мишаньку плохо влияют.

Влияли.

Так она уговаривала себя, когда случалось провести очередной пустой вечер, ибо Мишанька обещался к ужину быть, а после передумал.

…или вот задержался.

Отбыл на три дня в поместье Кужневского, на уток охотиться, позабывши, что обещался Аглае сопровождать её к княгине Костромской, на музыкальный салон. Неудобно вышло тогда, но…

…он так искренне просил прощения. И клялся, что более никогда…

…а с живописью этой вовсе глупо вышло. Наверное, он прав, княжне Гурцеевой не пристало портреты посторонних мужчин писать. И женщин тоже, если, конечно, это не подруги.

Подруг не было.

Имелись приятельницы, из тех, с кем водиться было правильно, и они в свою очередь сочли Аглаю годною, но… разве ж это дружба, когда в глаза одно, а за спиною обсуждают?

Нет, подруг не было.

И жизни…

— Стало быть, вот ты где? — Мишанька гляделся утомленным.

Сколько он не спал?

Волновался, наверное… следовало бы предупредить его, там, в Китеже, когда все решилось. Отправиться в клуб… правда, Аглаю не пустили бы, ибо правила таковы, что женам в клубе делать нечего, но Мишаньку, глядишь, и согласились бы позвать.

— Здесь, — она уняла дрожь в руках. И улыбнулась, ласково так…

…как он её добивался!

Цветы носил.

И драгоценности, которые она сперва не принимала, поскольку было боязно. А он все настаивал, и с каждым разом подарки становились все дороже, а он настойчивей.

Стихи писал.

И читал тоже. А однажды, когда в школе устраивали малый прием, вовсе уселся на пол подле ног Аглаи, пока она играла на клавесине. И сидел, глядел так, страстно, смущая до крайности.

Тогда-то над ним посмеивались, по-доброму.

И Аглае завидовали, правда, не сказать, чтобы по-доброму, но тут она поняла: ведьмы-то разные бывают. А со сглазом даже первогодка справится.

Да…

— Я рада тебя видеть, — сказала она, примиряюще.

И кольнуло под сердцем.

— И я рад, — Мишанька опустился рядом, на софу. — И чего сбежала?

— Я не сбежала. Мне… нужно было.

Аглая потрогала косу, которую сплела наспех, потому как ничего-то с собою, для прически, не прихватила. Вот и вышла коса толстою, растрепанной.

— Я должна была, понимаешь?

Нет.

Она поняла это ясно, когда Мишанька нахмурился. Он терпеть не мог, чтобы ему перечили. Но ведь Аглая не перечит. Она пытается объяснить.

— У меня долг перед Ковеном.

— Я выплатил все твои долги, — произнес он, не сдерживая раздражения. А ведь снова… нет, не пьян, скорее уж пьян он был вчера, возможно, не совсем, чтобы до потери обличья человеческого, но изрядно. А теперь вот маялся.

Похмельное зелье вряд ли прихватил. А Аглаи, чтобы сняла головную боль, не было.

То есть теперь-то она была, и убрать эту боль, а с нею дурноту могла, но… почему не хочется? Почему, глядя на Мишаньку, она видит не любимого мужа — а ведь она искренне же любила — но человека совершенно постороннего и неприятного до крайности?

Как такое возможно-то?

— И денег им дал сверху. Они прав не имели тебя заставлять! — Мишанька топнул ногой, но получилось глупо. Сидя, кто топает?

— Они не заставляли. Мне предложили. И я согласилась, — врать больше не хотелось. Себе — тем паче. И Аглая, сделав глубокий вдох, сказала то, чего говорить не следовало: — Я останусь здесь.

— Что?

— Здесь, — она провела ладонью по мягкой шерсти существа, которое пришло, чтобы её утешить, да и осталось, будто чуяло, что Аглае оно необходимо.

И Аглая ему необходима.

Вот-вот срок подойдет, и оно беспокоится…

— Здесь? — глупо переспросил Мишанька.

Аглая кивнула.

— Стася не хочет уезжать, — сказала она. — А учить её надо. Меня потому и позвали… я так думаю.

…Эльжбета Витольдовна никогда-то ничего не делала просто так. И если позвала Аглаю сюда, то не для того ли, чтобы использовать? Но если и так, то пускай. Аглая не против.

— В доме… дом большой, здесь хорошо… — Аглая прикрыла глаза. — И в саду хорошо. В лесу тоже…

— Ты не можешь здесь остаться.

— Почему? — она прислушалась к кошке, а та поднялась тяжело так, потянулась и вздохнула по-человечески.

— Твое место рядом с мужем, — сказал Мишанька тоном, не терпящим возражений. И вновь кольнуло под сердцем. Раньше, до свадьбы еще, он никогда-то не позволял себе говорить вот так.

И после свадьбы.

В первые месяцы, но… но потом что-то взяло и изменилось. Не сразу, нет, а когда — Аглая и не заметила.

— Отец недоволен, — не способный усидеть, он вскочил и поморщился: резкое движение породило новую боль, и Мишанька потер лоб. — Отец сказал, что ты ведешь себя совершенно недопустимо! Позоришь наше имя. Наш род!

Аглае стало неудобно.

Никого-то позорить она не хотела. Но и возвращаться… почему-то сама мысль о возвращении в Китеж, в роскошный Мишанькин особняк, к жизни, не менее роскошной, чем этот особняк, была просто-таки отвратительна.

Будто, будто…

— И я понимаю тебя, ты молода. Ты совершила ошибку. И самое время её исправить! Я готов тебя простить…

— За что?

Мишанька нахмурился. Он терпеть не мог, когда его перебивали.

— За все.

— Я не делала ничего, за что меня следовало бы прощать, — Аглая обняла себя. Теперь она чувствовала беспокойство и…

…и еще силу, которая была повсюду. Сила поселилась в этом вот доме, а еще в саду и в лесу, где она, Аглая, вновь была свободна, как когда-то в детстве. А ей казалось, она уже позабыла, насколько свободной можно быть в детстве.

И бегать босиком.

И танцевать, не по правилам, а так, как хочется ей. И даже взлететь или хотя бы раскинуть руки и закрыть глаза, закружиться, представляя, что взлетаешь, что вот-вот и поднимешься выше облаков…

— Ты сбежала.

— Уехала.

— Сбежала, никого не предупредив!

— Я оставила записку, — с Аглаей случалось упрямиться. Раньше. Давно. Когда она еще только-только попала в школу и не понимала, что все, что делается, это для её же, Аглаи, блага.