Екатерина Лесина - Провинциальная история [СИ]

Дурбин пока не знал, что хуже. И оттого одновременно разозлился, а еще опечалился. Впрочем, печаль не помешала ему оглядеть себя в зеркале. Отражение было в меру изысканным, без излишеств.

Поправить банты на чулках.

И волосы зачесать гладко. Теперь малость осталась. Надеть парадный парик, тот, который с буклями до плеч и косицей. Припудрить щедро.

Сбрызнуть ароматною водой.

Он повернулся одним боком. Другим… подумалось вдруг, что бабка, случись ей Никитку ныне видеть, со смеху померла бы. Он даже почти увидел её, вновь живую, здоровую, сидящую в своем любимом креслице с палкою да рюмкой наливки. И голос услышал:

— Ой, дурень… ой, дурень…

— Да что вы все понимаете! — воскликнул Никитка, от зеркала отворачиваясь. В конце концов, это мода такая и… и он должен выделяться.

Должен произвести впечатление, пока его не произвел кто-то другой.

А потому… толстый слой жемчужной пудры скрыл неуместный загар, вернув правильную белизну кожи. Румяна подчеркнули щеки. Темная подводка — глаза. Бархатных мушек Дурбин приклеил две, правда, крепко сомневался, что ведьма поймет намек. Какой-то она казалась ему далекой от светских тонкостей. Но это не важно. Никитка научит. И языку мушек, и тому, который цветочный, и всему-то прочему, что надлежит знать особе высокого положения.

Из комнаты он вышел с опаскою.

И наткнулася на Лилечку, которая сидела прямо на полу и играла со своим уродцем.

— Доброго дня, — Дурбин решил быть вежливым и даже поклон изобразил. Не столько из вежливости, сколько затем, чтобы вовсе вспомнить, как следует кланяться. — Юная барышня вновь потерялась?

— Неа, — Лилечка подняла голову и на Дурбина уставились две пары глаз: голубые и лиловые, нечеловеческие. — Мы вас ждем.

— М-ми, — сказало существо, ловко вскарабкавшись на узкое плечико девочки. — М-мру.

Голос у него был тонкий, писклявый.

— Только вы странный, — девочка склонила голову на бок, и Дурбин отметил, что сейчас она выглядит совершенно здоровой.

Да, худенькой, бледной, но… здоровой.

— В каком смысле «странный»? — Никитка изобразил вежливую улыбку, правда, осторожно, чтобы пудра не потрескалась. А вот помаду он прихватил с собой [11] Удивляться не стоит, весьма долгое время мужчины использовали макияж точно также, если не больше, чем женщины. Пудрой скрывали и оспины, и морщины, подкрашивали глаза, губы да и в целом ухоженность являлась признаком человека состоятельного и благородного. Хотя да, мода скорее западная. , ибо стиралась она весьма быстро.

— Маменька тоже лицо рисует, — Лилечка поднялась и руку протянула. — Тогда её трогать нельзя. И вовсе нельзя… маменька сказала, что вы к ведьме поедете.

Вот ведь…

— И я хочу.

— Дорогая, — Никитка Дурбин, что бы о нем ни говорили, пациентов своих берег. — Я не думаю, что тебе стоит подвергать себя подобному испытанию…

— Все равно без нас дороги не найдете, — возразила Лилечка, глядя с насмешкой.

И существо на её плече раскрыло розовую пасть, сказав:

— М-мяв.

А Никитка подумал, что вполне возможно и вправду не найдет, что…

— Но ваш благородный отец вряд ли согласится…

— А вы спросите, — Лилечка поднялась, одной рукой придерживая тварь. — Папенька не откажет. Папенька знает, как правильно.

И последнее слово она выделила, и на Никитку поглядела по-взрослому, так, что вновь он ощутил себя глупым мальчишкой, которого и пороть-то ныне бесполезно. Чай, дурость розгами не выбьешь.

Он мотнул головой, и тяжелое крыло парика мазнуло по щеке.

Да что это за…

Успокоиться надо.

Это лишь ребенок. Больной ребенок, которому в любую минуту может стать хуже. И… и надо держаться с ним именно так, как обычно Никитка держался с детьми: ласково и спокойно.

Именно.

К величайшему удивлению барон Козелкович отказывать не стал, напротив, кивнул и сказал:

— Съездите, пусть Лилечку поглядит… так оно вернее.

И поморщился, то ли от головной боли, то ли еще от какой напасти.

— Пролетку возьмите. И вели Марфушке, чтоб гостинцев собрала, а то негоже это к ведьме с пустыми руками…

…первое, что Эльжбета Витольдовна увидела на пристани, был свейский корабль: тяжелая крутобокая ладья, груженая так, что вода мало-мало через борт не переливалась. Бока ладьи, укрытые за чешуей щитов, грелись на солнце. Одинокая мачта топорщилась в небо, а на носу дремал человек того характерного вида, который заставлял вспомнить, что свеи — не только и не столько торговать ходят.

— Какая красота, — Аглая хлопнула в ладоши от восторга. — Вы только посмотрите…

И в альбом свой уткнулась, спеша запечатлеть эту самую красоту, которой сама Эльжбета Витольдовна вот в упор не видела.

Озеро…

Большое озеро, но Китеж тоже на берегу стоит, и то, привычное уже, от нынешнего отличается сизою волною. А это вот голубенькое, переливается на солнышке, идет мелкою рябью, да и только.

Берега укрыты туманами.

Солнышко только-только подняло, не растопило еще эту вот молочную взвесь. И где-то там, в ней, проступая дымными очертаниями, нежился город.

И вправду красиво.

Эльжбета Витольдовна заглянула в альбом и покачала головой. Вот же ж… иной малюет-малюет, ведра красок изведет, а ничего-то толком и не выйдет. Тут же уголек да бумага, а поди ты, все-то видать, и ладью эту тяжеленную, и туман, и город, им укрытый.

— Госпожа, — купец, что взялся доставить их, подошел с поклоном. — Пристани ждем, но, коль желаете, то на лодочке вас могем доставить.

— Не желаем, — ответила за Эльжбету Витольдовну старинная подружка. И спицы в руках ее застучали быстро-быстро. — Иди-ка ты, дорогой, делами заниматься…

Купец тяжко вздохнул, сотворил пару обережных знаков, хотя, будучи человеком опытным, точно знал: от ведьм не помогут.

— Здесь так… спокойно, — сказала Аглая, оторвавшись, наконец, от листа. — И… хорошо.

Дурак её муженек.

Редкостный.

Но ведь не поймет. Даже если словами объяснить, все одно не поймет. Мужское самолюбие не позволит… а значит…

…придется что-то да решать.

Оставить девочку? Так погаснет, понемногу, потихоньку, суть свою растеряет, пытаясь соответствовать, сделаться такою, какой её желают видеть. А когда сделается, тогда и станет обыкновенною.

Забрать?

…не отпустит.

Вновь же не из любви великой, но из того же раненого мужского самолюбия.

Эльжбета Витольдовна вздохнула.

Ничего.

Что-нибудь да придумает и вообще… взгляд её вновь и вновь возвращался к ладье, которой тут делать было совершенно нечего.

Свеи-то все больше в Китеж ходят.

Товары возят. Товары берут. И возвращаются по широкому руслу Касынь-реки в самое свое холодное море. А тут… зачем пошли дальше? Чего искали? И ладно нынешняя плоскодонка, которая, пусть и пузата, но невелика, да и легка, аккурат сделана так, чтоб с легкостью через пороги перевалить. Ладья же свейская для моря рождена, на порогах они крепко помучились…