Екатерина Лесина - Понаехали!

- Эти при доме давно, как я полагаю, - Никитка указал на лежащих. – Их нужно к… нормальному целителю.

Подобное признание далось с трудом.

- Ими питались. Тянули жизненные силы. Сперва понемногу, и потому организм восстанавливался, но постепенно силы его истощались. И я не уверен… - Никита запнулся. – Получится ли их вовсе исцелить. Но попробовать стоит.

Вот только попробуют ли?

Откуда у дворни деньги, чтобы заплатить за эту вот пробу? А бесплатно целители работать не будут, не здесь, в Китеже, где каждый медяк на счету. Он же…

Он потянулся к собственной силе, но та откликнулась вяло, шелохнулась было и отступила, затаилась, притворяясь, что вовсе её нет.

- Я позабочусь, - Радожский мотнул головой и лицо отер. – Обо всем…

- Этим досталось меньше, но все одно… тонкое тело их повреждено. Восстановится или нет само? Каждый случай индивидуален. А вот им только покой нужен. И питание нормальное.

Никитка потер руки.

И обнял себя.

Холодно.

Он уже привык к этим приступам холода, от которого не спасали ни пуховые одеяла, ни тулуп, ибо исходил этот холод не извне, а изнутри, оттуда, где образовалась звенящая пустота. И собственных слабых сил Никитки не доставало, чтобы её заполнить.

А может, и не достанет.

Проклятья – вещь малоизученная, и как знать, не вернется ли оно спустя год или два, или даже десять? Не отправит ли Никитку туда, где он и должен быть, оборвав одолженную его жизнь?

И если так, то жениться он не имеет права.

И ни на что не имеет права.

Ему бы действительно удалиться, если не в собственное поместье, то хотя бы в бабкино, которое еще цело, как он надеялся, но… рады Никитке не будут.

- Укрепляющие отвары. Снотворное. Но спать лучше не здесь. Это место слишком… грязное, - Никитка заставил себя думать о деле. – И след здесь останется на годы.

Радожский задумчиво обвел двор взглядом.

- Спалят, - сказал он уверенно. – Следствие закончат и спалят.

Наверное, это было хорошо.

И даже правильно.

- Вы это… того… - Радожский вдруг смутился, что было для человека его характера и положения весьма странно. – На Курбинского гляньте, ладно? А то… тоже лежит… может, и ему целитель надобен?

- И что, пригласите?

Взгляд, которым Дурбина одарили, не обещал ничего-то хорошего. Но князь снизошел до ответа:

- Радожские всегда поступали по чести.

- Везет им…

Ежи спал.

Он лежал на лавке, бледный, что покойник, но при этом Никитка не обнаружил и следа повреждений на тонком его теле. Напротив, то переливалось всеми оттенками темноты, от ночного синего до черного, который в Никиткином воображении плотно увязывался с цветом бездны.

И гляделось это тонкое тело на редкость правильным .

- Пусть себе спит, - сказал он, ибо от него ждали чего-то. И темнобородый купец, присевши в ногах Ежи, верно, чтобы больше не случилось с ним ничего-то этакого, ставящего под удар хрупкую девичью репутацию, кивнул.

А Никита…

Аглая стояла у окна и смотрела во двор.

- Как вы?

И подумалось, что, может, парики и вышли из моды, но что-то другое вошло, и прежний Дурбин всенепременно узнал бы, что именно. Прежний Дурбин первым делом заглянул бы в лавку на Сермяжной улице, пролистал бы модные журналы, перебрал бы готовое платье, которое тут же подогнали бы по фигуре.

Прежний Дурбин озаботился бы и обувью приличной.

И букетом, составленным цветочницею.

Прежний…

Умер.

Кажется.

- Хорошо. Наверное, - Аглая повернулась и губы её слабо дрогнули, точно она собиралась улыбнуться, а может, наоборот, расплакаться. – Она спит…

- Это правильно. Сон полезен.

- Меня просят при ней остаться. Денег обещают. И… и я, наверное, соглашусь. Не из-за денег. Хотя… не стоит обманываться, деньги мне тоже нужны.

- У меня есть.

- Это ваши, - Аглая покачала головой.

- Не имеет значения, я готов…

Она прижала палец к губам.

- Я знаю, - сказала это спокойно и ничуть не обидно. – И что вы отдадите мне все, и даже больше. И… и может, так оно и надо. Мне всегда говорили, что меня будет содержать муж. Что мне не надо забивать голову пустяками, что главное быть красивой, очаровательной и держать дом. А теперь я думаю, как оно может так, чтобы это было главным, когда вокруг такое? Я, наверное, совсем даже непонятно говорю?

- Понятно.

- Врете вы все, я сама себя не понимаю. Но… но знаю, что хочу, чтобы у меня было что-то свое. Не мужа. Не им подаренное. Не им купленное. И не вами. Не потому, что вы или он плохи. Нет. Просто… свое.

Никита чуть склонил голову.

Прежний Дурбин нашел бы правильные слова. Он умел говорить красиво, а теперь, наверное, в голове что-то повредилось, если Никитка молчит и смотрит.

И она молчит и смотрит.

- Я не думаю, что мое присутствие здесь будет долгим, - Аглая первой решается нарушить тишину. – И если вы еще не говорили…

- Барон будет рад принять вас в любое время. И на любых условиях. Это его слова.

- Тогда… наверное, хорошо?

- Наверное.

- Ты не обиделся.

- Нисколько.

- Правда?

- Клянусь.

И тогда она улыбнулась по-настоящему. Наверное, эта улыбка стоила того, чтобы ненадолго задержаться в городе. Пусть даже ни на что, кроме улыбки, Дурбин рассчитывать не мог. Но… ему и её достаточно.

Глава 12 В которой идет разговор о делах насущных, а также вскрываются некоторые старые секреты

Глава 12 В которой идет разговор о делах насущных, а также вскрываются некоторые старые секреты

…и помни. В работе с клиентом недопустимо проявлять раздражение или, паче того, злость. Просто бьешь и улыбаешься.

Из наставлений некоего Суржика, прозванного Костоломом и славившемуся среди людей лихих, как человек, способный вернуть любой долг, своему молодому преемнику.

Очнулся Ежи от голода. Он именно что очнулся, поскольку сном его то состояние точно не являлось. Он явственно отдавал себе отчет, где находится и что происходит.

Он слышал и как оборвалась, ударила по пальцам тонкая струна. И как закричала женщина.

Громко.

Он видел, как вскипела её душа, поглощаемая тьмой, и как эта тьма рассыпалась, ибо обретено было равновесие. И равновесие Ежи тоже видел.

Потом… потом его унесли.

И оставили в покое.

Ненадолго.

Пришел Радожский. Долго стоял. Смотрел. Порывался что-то сказать, но промолчал, верно, решив, что говорить с человеком беспамятным по меньшей мере глупо. Ушел, чтобы вернуться с Дурбиным, который взялся осматривать. И не то, чтобы Ежи был против осмотра, он явственно осознавал, что помощь целителя лишней не будет, но вот само прикосновение к нему постороннего человека пробуждало силу внутри Ежи к движению. Если бы он мог говорить, предупредил бы.

Но говорить он не мог.

К счастью, сила все-таки не тронула Дурбина, и он отступил. И все-то отступили. Ежи просто лежал. И лежал. И по старой привычке считал мух, которые гудели над самым ухом и порой даже садились на лоб, не испытывая ни трепета перед ведьмаком, ни уважения к нему же.