Людмила Астахова - Рассказы

…Теперь дни Интернета были сочтены.

26.06.2005 г.

Осень.

Осень не торопилась в этом году, совсем не торопилась. В каких краях заблудились холодные ветры, где спрятались тяжелые темные тучи, с полными карманами затяжных дождей? Неведомо. Но оно и к лучшему, право слово. Серые стволы кленов колоннами подпирают золотой потолок листвы, сквозь которую сияет ослепительно синее, совсем не осеннее небо. Стучат о землю крошечными ядрами спелые каштаны, пахнет теплой пылью, и кусты мелких хризантем радуют взор. В такие дни нужно гулять, и лучше не по парку, а в лесу, а еще лучше — в компании друзей, с плетенкой вина и корзинкой, в которой головка сыра, несколько домашних колбасок, свежая буханка хлеба, и что-нибудь вроде марципановых булочек на десерт.

— Вам скучно, Ваше Высочество?

Тоненький голосок вырвал принцессу из омута приятных мыслей. Видимо, она слишком громко вздохнула.

— Нет, пусть маэстро продолжит.

Так вот… в такие дни нужно гулять на свежем воздухе, наслаждаться последними, теплыми деньками, а не сиднем сидеть в душной комнате и вполуха слушать, как козлообразный придворный менестрель преклонных лет изволит терзать бедную старушку-арфу. Музыке маэстро Люса неуклюже вторила флейта одной из фрейлин. И все это безобразие называлось здесь послеобеденным отдыхом. Здесь — это в королевском дворце, странном месте, где люди изощрялись в способах отравить себе и другим жизнь, выдумывая нелепые церемонии, неукоснительные правила этикета и всякие другие глупости.

Принцесса с тоской поглядела поверх плешивой головы менестреля в окно, из которого открывался великолепный вид на холмы, покрытые виноградниками. Где-то за ними, возможно, даже в лесу её батюшки, в этот момент принц со своей свитой скакал верхом в свое удовольствие. Ей же предстояло прослушать еще одну романтическую балладу, а затем запастись терпением, потому что Катрин станет читать вслух что-нибудь дьявольски нравоучительное. Когда сама умеешь читать, причем бегло и на двух языках, то слушать битый час как кто-то, безо всякого выражения, гнусавит себе под нос страницу за страницей, мучительно вдвойне. Принцесса вспомнила, как совсем недавно она забиралась в свою кровать с книгой и чуть ли не до зари читала о подвигах Роланда, или про диковинные путешествия господина Поло. Правда, потом ей доставалось от мачехи за перевод свечей, но с другой стороны, еще не известно, что хуже — визг склочной и недалекой женщины время от времени, или бесконечная надменная чопорность придворных. Как там любил говаривать батюшка? "Где родился, там и сгодился", — кажется. Батюшка, хоть и высокого рождения человек, но народной мудрости не чурался. Главный Управляющий Королевских лесов всю жизнь прожил вдали от бурных придворных страстей, спокойно пересидев в своем замке все перипетии большой политики. Ему олени, лисы да вепри всегда были дороже королевских почестей.

— Ваше Высочество, Ваше Высочество! Кажется, Его Высочество вернулся с прогулки! — пищит Мадлен, закатывая хитрые голубые глазки в притворном восторге.

Очень хорошо. Наконец-то.

Наследник престола врывается в будуар своей супруги как свежий осенний ветер и пахнет от него прелой листвой, конским потом и совсем немного — полынью. Горькой-прегорькой, как часы ожидания, которые становятся для принцессы все дольше и дольше. Карл сияет белозубой улыбкой и небрежно стряхивает с темных волос прилипшую паутинку, становясь центром всеобщего внимания и не слишком молчаливого обожания фрейлин.

— Как вам понравилась прогулка, Ваше Высочество?

— Вы не устали?

— Ах, вы так надолго похитили у нас наших кавалеров, Ваше Величество…

Ответы кратки и почти резки. Принц не расположен сейчас к куртуазности. "Понравилась", "Нет", "Не говорите глупостей".

Он видит только одну женщину. Свою принцессу. И за этот взгляд, полный огня, можно простить и сдержанное презрение королевы, завистливый шепоток за спиной, невозможность побыть наедине со своими мыслями, просто побыть самой. Как сказал поэт: "Сердце женщины — сосуд, который заполняется любовью к мужчине". Или он сказал по-другому? Какая разница, если любимый зовет тебя в свои объятия.

— Ваше Высочество, сопроводите меня!

Она бабочкой вспорхнула с кресла, вкладывая прохладные пальчики в горячую широкую ладонь мужа. Его губы коснулись уха, и от теплого дыхания сильнее забилось сердце.

— Я так соскучился, Ваше Высочество.

Какое счастье!

Так почему же кто-то внутри сказал дрожащим от обиды голосом "Ты забыл. Меня зовут Синдерэлла"?

Зима.

До чего же неприятно, когда чужие руки снимают с тебя одежду, украшения, когда тебя вертят как безмозглую куклу, пусть даже делают это со всей возможной осторожностью и щебечут тонкими голосами, точь-в-точь как диковинные желтые птички, подаренные намедни оливковолицым иностранцем-послом! Так и хочется прогнать всех прочь и упасть в кровать прямо в одежде. Пусть думают, что хотят. Пусть смеются над неуклюжей дикаркой.

— Всё! Хватит! Подите вон. Я сама разденусь.

Служанки чуть ли не голосят, но после того, как Принцесса для пущей убедительности запускает в самую нахальную (голосят — голосистую в одном предложении, или наоборот — служанки причитают, а служанка — голосистая)костяной гребень, поспешно ретируются. Чтоб топтаться за дверью и обиженно пыхтеть, подглядывая в замочную скважину.

Господи, как все глупо! Кто же знал, что в этом дворце, куда так стремились сестры, человек перестает принадлежать сам себе! И к этому невозможно привыкнуть. Видят небеса, она старалась! Всеми силами, из кожи лезла вон, стараясь почувствовать себя здесь если не своей, то, по крайней мере, не настолько чужой и чужеродной. По крови, по титулу и рождению Принцесса была выше всех своих фрейлин, и не её вина в том, что она привыкла жить иначе, чем живут эти женщины.

Из драгоценного венецианского зеркала на принцессу глядела чужачка. Рубины и алмазы в диадеме, высокий воротник бального платья, расшитого золотой и серебряной нитью, жемчужное ожерелье, оттягивающее шею, и где-то посреди всей этой почти варварской роскоши — юное лицо. Лицо, еще не успевшее сменить здоровый и такой вульгарный румянец любительницы налетов на чужие малинники, на такую благородную зеленоватую бледность затворницы. В своей девичьей спаленке, отбитой в череде кровавых драк со сводными сестрами в единоличное пользование, у принцессы тоже имелось зеркало. Было оно древнючее, бронзовое, но в его мутных глубинах она видела себя настоящую, живую. Пускай даже с поцарапанным носом или с синяком под глазом. Пускай в простых серебряных сережках, а не в нынешних сверкающих гроздьях бриллиантов, но все равно — самую свободную и счастливую девушку на свете.