Дмитрий Подоляк - Велики Матюки

Я перевернул страницу. Часы показывали все те же одиннадцать часов и четырнадцать минут. Все так же укоризненно наблюдал за мной Лейбниц. Фрекен Бок повернулась к классу. Парабола невинными глазами смотрел на доску. Танька еще выше вытянула свою руку. Сорока попал в Хрюшу комочком жеваной бумаги и был в высшей степени доволен своей проделкой. Олюшка изучала в зеркальце кончик своего языка. Барабан получил от Выдры учебником по башке.

Я стал с любопытством перелистывать страницы. В зависимости от того, насколько быстро я листал книгу, события протекали то словно при замедленной съемке, то словно при ускоренной. На самых интересных местах я останавливался и с ностальгией созерцал обстановку вокруг себя. Я вернулся из школы, пообедал, построил с ребятами снежную крепость во дворе, сделал уроки, повздорил с младшим братишкой, получил от отца нагоняй и был отправлен на кухню к маме (какая молодая и красивая она была!) чистить картошку. Книга заканчивалась тем, что я, лежа в своей постельке, отходил ко сну.

Я захлопнул книгу, поставил ее на полку и осмотрелся. Братья Матюки стояли каждый возле своего шкафа и увлеченно листали книги. Похоже, объяснять что-либо им не было никакого смысла. Я подошел к следующему из шкафов со своим именем и выбрал книгу, на обложке которой значилось двадцать четвертое июля две тысячи десятого года. Я снова раскрыл ее посередке и обнаружил себя стоящим в строю по стойке смирно. Я немедленно вспомнил тот день и невольно улыбнулся: один баламут из нашего взвода сбежал в самоволку и был пойман патрулем. В назидание весь наш призыв простоял полдня на плацу, изнывая от жары. Я быстро пересыпал страницы книги, а вокруг ничего не менялось; все тот же плац, все те же стены казарм, выкрашенные в казенный желтый цвет, лишь тень от флагштока медленно скользила по плацу, подобно стрелке гигантских солнечных часов. Пролистав книгу почти до конца, я с удовлетворением посмотрел на то, как сослуживцы делают ночью «темную» виновнику нашей экзекуции, и вернул книгу на полку.

Следующий шкаф. Я снова взял книгу и распахнул наугад. Лето, жара. Я, совсем маленький, гулял с отцом во дворе нашего дома. Отец встретил приятеля, и пока он чесал с ним языком, я нашел под лавкой ведро с остатками черной краски и всласть измазался в ней с ног до головы. Поэтому я сижу теперь в ванне, а мама с бабушкой трут меня мочалками. Но черная краска не отмывается, мне страшно, и я реву…

…Школьный выпускной. На крыльце стоят пацаны из класса и двое учителей – физик и физрук. Все в костюмах, все навеселе, кто-то впервые курит, не прячась от взрослых. Физрук рассказывает анекдот, жутко смешной и пошлый. Все хохочут, даже культурный физик. Потом мы с Олюшкой танцуем вальс. Потом тихонько уходим и гуляем вдвоем до рассвета. Болтаем о всяком-разном. Она мечтает ехать в Москву, учиться на актрису, я – пока точно еще не решил. Прощаясь с ней у порога ее дома, я, наконец, набираюсь смелости и неуклюже целую ее в губы…

…Общага университета. Воскресенье, вечер. В комнате темно и холодно. Я и оба Димыча – Умный и Квадратный – весь день мы валяли дурака. Мы болтались по магазинам, ходили в кино, парились в общественной бане – в общем, отлично провели время. Теперь нам бы за курсовые засесть, но электричества в общаге почему-то нет. Мы сидим в темноте на наших скрипучих кроватях, дуем пиво и беседуем. Димыч Умный философствует о перевоплощениях человеческой души. Он увлекается буддизмом, не кушает мясо, верит в карму и в переселение душ. Димыч Квадратный – протестант-харизмат, он кушает все, верит в прощение грехов и в Страшный суд. Он спорит с Умным, я слушаю их спор и, время от времени, задаю им каверзные вопросы. Где вы теперь, Умный с Квадратным…

…Школьный коридор. Большая перемена. Я волоку из учительской карту Древнего мира. Барабан как всегда выделывается перед девчонками и подло ставит мне подножку. Я картинно растягиваюсь на полу. Должно быть, со стороны это выглядит очень смешно, и Барабан довольно гогочет. Барабан выше меня на полголовы, шире в плечах и значительно шире в талии, поэтому я ограничиваюсь словесной сдачей и, поднявшись на ноги, намереваюсь продолжить свой путь. Но Барабан считает мое унижение недостаточным и запускает в меня огрызком яблока. Огрызок попадает мне в темя. Мне не очень больно, но очень обидно. Обиднее всего, что это мое унижение видит Олюшка. Я разворачиваюсь и луплю Барабана по башке картой Древнего мира. Следующую минуту мы с Барабаном самозабвенно возим друг друга по полу, оставляя на нем оторванные пуговицы. Наконец, Барабан укладывает меня на лопатки, садится мне на живот, разводит мои руки в стороны и шумно втягивает сопли, намереваясь харкнуть мне в лицо. Я вспоминаю прием, которому меня научил отец, – свожу руки к бедрам и что есть силы поднимаю таз. Барабан теряет равновесие и летит головой в батарею. Школьный день для него заканчивается в кабинете медсестры, а для меня – в кабинете директора. Но я счастлив и горд собой – мою победу видела Олюшка. Эх, смотрел бы и смотрел…

…Детский сад. Тихий час. Я лежу в своей кроватке. Вокруг меня тихонько сопят детишки. Мне не спится: моя кроватка развернута к окну, но, кроме неба, я не могу видеть ничего. И я смотрю в это небо. Его бездонную синь режет белой полосой крохотный сверкающий самолетик. Я зачарованно смотрю на этот самолетик и думаю о том, что когда-нибудь я вырасту, выучусь (как жаль, что это будет очень, очень нескоро!) и поведу свой самолет в неведомые дали…

Кто-то прикоснулся к моей руке. Я невольно закрыл книгу. Передо мной стоял Простодыр и осторожно теребил меня коготком своей лапы.

– Может, будем двигаться дальше? – вежливо предложил Простодыр.

– Да, пожалуй…

– Что с тобой? – участливо спросил Простодыр.

– А что со мной?

– У тебя слезы.

– Так, соринка. – Я отвернулся, украдкой вытер глаза, бережно вернул книгу на полку и отправился искать моих попутчиков.

…Долгое время мы ехали молча и слушали, как поскрипывает наша избушка. Все были под впечатлением от пережитого в долине шкафов. Первым нарушил тишину доктор:

– Мужики, представляете, я видел, куда пять лет назад ключи от гаража засунул. Я тогда из-за этих ключей с женой разругался вдрызг! Неделю не разговаривали. Но, знаете… Я с удовольствием сжег бы кое-что из этих инкунабул, – доверительно признался доктор.

– Эх… Пятьдесят лет, – печально проговорил изобретатель. – А что хорошего сделал? Что видел? На что время потратил? Эх…

– Ну, что же ты, брат, такое говоришь? А как же дети? – успокаивал его доктор.

Изобретатель махнул рукой.

– А что – дети? У всех – дети…

– А бизнес твой? Гравимаген, в конце концов?