Андрей Хуснутдинов - Дни Солнца [litres]

Расплющенный окурок был на своем месте. Феб бросил его, когда, оставив полицейских, которым устроил головомойку за бреши в оцеплении, направлялся к Хирургу. С полицией у него не заладилось с самого начала. То не хватало раций, то машин, когда же прислали машины, выяснилось, что недостает бензина, а люди не проинструктированы. Еще трудней оказалось внушить городским властям, что эвакуированный район блокируется на неопределенное время не только для зевак, но и для самих властей. После чего мэр собирался отказаться от нескольких миллионов компенсации, уже поступивших на счета муниципалитета. Из назначенного под снос дома с аптекой не хотела съезжать пожилая чета, в аптеке, как на заказ, нарисовался схрон амфетаминов, наркотик пришлось уничтожать на месте, во время сноса двое рабочих, таки урвавших порошка, оказались насмерть задавлены рухнувшей балкой, а в районный морг – как и в целом по району, согласно инструкции – была прекращена подача электричества. Но все это беспокоило его куда меньше, нежели уточнения режима секретности, спущенные из Центра за час до операции. То есть: никаких отчетов наверх до экстрадиции объекта , смена шифр-кодов каждые восемь часов, удвоенные посты скрытного наблюдения и отсутствие тылового подкрепления. Первый звонок в пожарную команду не был коммутирован именно по причине сумятицы в штабе. Второй, подобно манне небесной, пролился тогда, когда перестали ждать его и когда объект уже находился в детском саду. Разведчики, брошенные на территорию , о которой не имели никакого представления, помимо плана теплосети пятнадцатилетней давности, только чудом не покалечили друг друга. Короче говоря, если он и мог похвастать достижениями, то по преимуществу отрицательного свойства. Он орал до хрипоты, до боли в горле, костеря гвардейцев, упустивших Диану в городе и проморгавших ее на обратном пути. И ладно бы только Диану – ведь они умудрились прозевать ее ухажера, который исчез тотчас после того, как сдал им ее, и не решились допросить старуху, что последней разговаривала с беглянкой. Кто-то попытался прекословить ему, и Феб в сердцах ударил несчастного. Он уже плохо владел собой. После встречи с Хирургом ему передали приказ покинуть блокированный район для аудиенции. В клозете – спущенном вертолетом среди пустоши и в самом деле напоминавшем походную генеральскую уборную – воркующим шепотом было сообщено, что операцию необходимо форсировать. Что у него не два дня, а только один. Что вся анатомическая экспертиза должна быть произведена на месте. И что затем территория подлежит не обычному консервированию, а тотальной экстерминации. Заупокойные тоники этих летучек пробирали Феба до корней волос. Мало того что изнутри клозет был устроен по принципу исповедальной кабины – темное и тесное помещение со скошенным потолком разделяло зеркальное стекло с сетчатым отверстием на уровне лица, – было совершенно не понятно, почему эти разъяснения нельзя сделать с помощью обычной связи. Если собственные, даже наималейшие движения Феба отзывались то скрипом скамьи, то вибрацией в стенках, по ту сторону стекла не раздавалось ни звука, так, словно в зазеркалье и не было никого и голос поступал по эфиру, извне. Никого и никогда не видел он поблизости места аудиенции. Периметр охраны был удален от клозета метров на сто. Еще дальше ждала «вертушка». Никто и никогда не мешал ему заглянуть в кабину с обратной стороны, и никогда ничего подобного не приходило ему в голову. Лишь однажды во сне он решился нарушить табу, но, проникнув в клозет с обратной стороны, увидел все ту же пустую скамью, ту же конторку с зеркальным стеклом и услышал тот же шепот…

Диана обошла прямоугольный след в мокрой земле, оставленный клозетом . Взбитый вертолетными лопастями хлам трещал под дождем на кустах и мусорных грудах. Пахло гарью и известью. Что-то тут было не так, и ей понадобилось снова обойти дымящийся след, наступить на него и ощутить под пластом золистой глины перекопанный грунт, чтобы понять, что вертолет, доставивший сюда клозет , не увозил его обратно. С уходом Феба кабина была сначала изрублена в щепу и сожжена, затем перемешана с землей и залита хлорной известью. Люди в просвинцованных робах действовали второпях, поэтому несколько почерневших осколков зеркального стекла остались лежать на виду. Диана взяла один и потерла в пальцах – зеркало, разделявшее кабину, было обоюдосторонним.

Часы в вестибюле отзвонили одиннадцать. Из-за того, что сношенный механизм распределял силу пружины неравномерно, удары курантов казались приходящими с разного расстояния. Диана спустилась в душевые и закрыла воду. В мутном от пара трюмо, после того как отерла его кулаком, она увидела себя с большего удаления, чем ожидала, а когда посмотрела на свое отражение в упор, не смогла заглянуть себе в глаза. Она пробовала поймать собственный взгляд, однако соскальзывала с него так, будто пред ней было не зеркало, а изображение, передаваемое скрытой камерой. Она зашла в кабину, снова пустила воду и встала под душ.

Однажды в школе, опоздав на урок, она перепутала двери кабинетов и очутилась в параллельном классе. Распаренная беготней на перемене, она даже умудрилась проскользнуть к своему месту за партой, где обнаружила рыжего незнакомого мальчишку. Грохнувший со всех сторон хохот – которого не могла и не пожелала пресечь известная своей строгостью математичка, – грохнувший этот ужас был самым кошмарным переживанием ее отрочества.

Оглаживая волосы под потоком воды, она видела себя сейчас у запертой кухонной двери, которая не поддалась ей вчера. Потому что дверь была не заперта . Потому что, не обманись она тогда и надави дверную ручку вверх, как следовало, а не вниз, она бы сошла с ума. Она и теперь думала не о том, чтó ждало ее за дверью, а о том, что она рассчитывала там найти. Так, с легкостью трюкача, взгромоздившего на себя гору предметов, она расселила в кухне грохочущий класс, математичку, рыжего незнакомца и себя – задыхающуюся, растерянную после бега и тем не менее вот-вот готовую дать по довольной, разрезанной улыбкой до ушей веснушчатой роже.

У Александра начинался новый семестр, однако он решил не ехать в университет, решил ни с того ни с сего, еще в постели, когда, проснувшись в полседьмого, прислушивался к сонному дыханию Магды под боком. Воспоминание о бурной ночи, когда княжна, пьяная и словно бы что-то имевшая сказать, вела себя развязно, даже покрикивала на него, – это воспоминание разозлило его до сердцебиения. Он глядел на холеную спину со следами шоколадных конфет, которые Магда разбрасывала вчера, не то изображая град, не то злясь на себя за то, что так и не решилась сказать, и удивлялся тому, как хорошо знал эту женщину и насколько чужой она казалась ему теперь. Как будто до сих пор он различал в ней какую-то томительную неясность, загадку, но вот загадка была разрешена, и на ее месте явилось капризное похотливое существо, посмевшее искать его взаимности.