Андрей Хуснутдинов - Дни Солнца [litres]

– Я не в курсе подробностей.

– Ну так скажите без подробностей.

– Как я могу объяснить то, чего и сам не понимаю?

– А как тогда вы можете в этом участвовать?

– Если вы чего-то не понимаете, в этом, поверьте, нет ничего обидного. Представьте, что вы оказались на лекции по атомной физике.

– И что?

– А то, что, как ни умоляли бы вы лектора говорить понятней, его совет вам может быть один: скорей уйти.

– Все-таки я не на лекции, – сказала Диана, злясь. – И вы не профессор. Поэтому просветите дуру: как один человек может представлять эту вашу статистическую проблему?

– Будь по-вашему, – выдохнул Шабер. – Хорошо. Один человек не может представлять проблему. Вы правы. Тем более что статистика в нашем случае – скорее симптом. Побóчка.

– Это как?

– Это, как если бы голубоглазые младенцы указывали на неизбежную катастрофу. Или, наоборот, на благоденствие.

– Так что ж… – Диана приподняла телефон и пристально, как на собеседника, взглянула на него. – Катастрофа или благоденствие?

– В смысле?

– Ну, вы на что ставите?

– А вы хотя бы даете себе отчет, почему заступаетесь за это… за него ? – спросил капитан-лейтенант.

– Я заступаюсь? – Диана отвела руку, и телефон ударился о стеллаж. – Я – заступаюсь?

Капитан-лейтенант подул в трубку.

– Вспомните, каким тоном вы спрашивали меня, что нам нужно.

Она подошла к двери и разглядывала какую-то наклеенную картинку.

– И каким?

– …Да и бог бы с ним… с тоном! – закашлялся капитан-лейтенант. – Вас, женщин, иногда не поймешь вообще, а тут вы понимаете, что действуете по схеме? Вы оскорбляетесь моей заботой о вас, а это – эта схема – вас не оскорбляет?

Диана продолжала разглядывать картинку – какие-то черные деревья, луну.

– О чем вы?

– Да вы же любите – кого или что там себе ни вообразили – любите ! – выпалил Шабер. – Прислушайтесь к себе! И не подумайте, что я какой-то сверхпсихолог – нет, а это все та же схема, по ней я могу рассчитывать вас, как дважды два! Но только учтите: это не любовь. Потому что нельзя считать любовью тягу бабочки к лампочке. Я не знаю, как там с бабочками, – но в этом случае мы стоим перед тем, что и называется статистической аномалией. Мы можем только описывать ее, и наша задача – спасение подобных вам…

– …бабочек, – договорила Диана, вспоминая бабочек, вившихся над продырявленным почтовым ящиком.

– Что?

– Вы долго готовили речь? Это тоже по вашей схеме?

– Диана, у меня дочь ваших лет, и я представляю, как вы…

– А мне плевать, что вы представляете. – Она задыхалась от гнева и уже едва сдерживалась, чтоб не кричать. – И нету у вас никакой дочери. У вас есть только ваша схема. Но только позавчера… – Подавившись, она договорила задушенным полушепотом: – …вы забыли сказать этой схеме… или кому там… чтоб она не стреляла в меня… черт вас всех…

Больше сдерживаться она не могла и, размахнувшись, со всей силы бросила телефон об пол, а так как он всего лишь зазвенел, треснул и не разлетелся на части, подобрала его и выкинула в окно.

Потом до самого вечера она сидела в игровой, тиская в руке теннисный мячик. Ей было слышно, как полицейские вошли в вестибюль и как закричал молодой человек, когда его стали вытаскивать во двор и бить. «Но я же… но вы…» – пытался оправдываться он, и упирался, и опять кричал от боли и ужаса, и его продолжали бить.

– Сволочь! – вдруг раздался другой, низкий, взбешенный голос. – За ухо укусил, сволочь! – И тотчас – звук удара по мягкому, захлебнувшийся звериный выдох. В конце концов несчастного увели (или утащили – что-то волочилось по аллейке), и наступила тишина.

Во всем ее теле была усталость, ощущение парения, будто она отдыхала после тяжелой работы. Ей казалось, она продолжает давить в пальцах мяч, но она не видела, что давно обронила его и давит ногу над ушибленным коленом.

– …Я понимаю: смертию смерть поправ, и все такое, – услышала она незнакомый голос, когда спустилась в вестибюль. Голос доносился из коридора, но звучал в каком-то смежном помещении, скорее всего, в детских покоях. – Но скажи: какого черта? Восстание из мертвых, прилюдно – ура! – все эти бинты, ленточки, запах. Зачем, ей-богу?

Она остановилась у стола.

– Понять нечто, – продолжал голос сосредоточенно, – значит довести – да хотя бы и низвести , как хочешь, – это нечто до уровня моих мозгов.

Зеленое сукно стола было испачкано высохшей землей. В тарелке лежала странно изогнутая, как будто оплавившаяся стальная вилка. Приемничек исчез.

– …то бишь понять – значит упростить? – всплыл слабый, с хрипотцой, голос Хирурга.

– Да, – ответил неизвестный собеседник. – Понять – значит упростить. А как же?.. Что-то знакомое, кстати. Откуда это?

– Если тебе кажется логичным, Феб, что днем светит солнце и на морозе вода становится льдом, то это не понимание. Это только привычный тебе порядок вещей. И порядок этот чужд и непонятен тебе ровно настолько, насколько невообразимы погоды внутри какой-нибудь черной дыры. Понять – всего только исказить … – Хирург говорил не торопясь, покашливая и как будто с полным равнодушием к тому, слушают его или нет.

«Феб», – повторила про себя Диана.

Хирург продолжал рассуждать о чем-то еще, но с каждым словом все тише и медленней, словно засыпал.

– Осторожней, – вдруг сказал Феб.

Послышался шаркающий гром сдвигаемого стула.

– Черт…

Что-то ударилось об пол, и раздраженный голос Хирурга зазвучал как будто ближе:

– Ах, да брось, прошу… дай сюда… Ты ставишь истину с правдой на одной полке. Да только что для тебя хотя бы правда? То, что ожидаемо для тебя. И если я скажу, что сделал это, чтобы выбить дурь из голов, то ты посчитаешь это отговоркой.

– Конечно, – спокойно отозвался Феб.

– Да почему?

– Дури из голов это не выбило.

– Вот! – обрадовался Хирург.

– Значит – отговорка?

– Ты знаешь продолжение истории о Лазаре?

– Нет.

– А истории других воскрешенных?

– Нет.

– Ну так вот – не знаешь и не узнаешь. Потому что продолжения тут и быть не может.

– Почему?

– Потому что воскрешением заканчивается не только история воскрешенного, но и судьба, и жизнь, и смысл его.

– Я… – вздохнул Феб. – Знаешь, что-то не совсем… Извини.

– Дай сигарету.

Щелкнула спичка.

– Знаешь, – мечтательно произнес Хирург, – а на месте твоего начальства я бы гнал тебя взашей.

– За что?

– А ты номиналист. А при твоей должности это все равно что воровать. Но ты еще и забывчив.

– Ага, дело Безумной Греты?.. или этой… Марты? – догадался Феб.

– Не знаю.

– Сестричка ухлопала братца через день после того, как он вернулся из морга?