Генри Олди - Рассказы ночной стражи

— Вам известно, кем они были до смерти?

— Нет.

— Вам известно, как их звали при жизни?

— К сожалению, нет.

— Вы сожалеете об этом?

— Да.

— Почему?

— Не знаю. Я молился за них, как молятся об умерших. Знай я их имена, мне было бы проще молиться. Думаю, в этом причина сожаления.

— Как их звали вы?

— Мужчину я звал Ичи — один, то есть первый. Он действительно появился в хижине первым. Женщину я звал Ни — два, то есть вторая. Как видите, я не был слишком изобретательным. Когда у них родился ребёнок, я назвал его Китаро. Родители не были против.

— Почему не Сан, что значило бы «три»?

— Ребёнок не был безликим. Вам известно, Сэки-сан, что у каонай бывают дети? Эти дети ничем не отличаются от обычных детей. Они заслуживают имён, какие приняты у живых людей.

— Да, мне это известно. Также мне известно, что власти забирают детей у каонай и передают на воспитание семьям, какие изъявят желание взять приёмного сына или дочь. Это известно и вам, святой Иссэн.

— Вы правы. Это известно всем, даже бродячим собакам. Именно поэтому семья безликих, обосновавшаяся в хижине рубщиков, скрывала ребёнка от властей. Они боялись, что его отберут.

Не только Рэйден ходил ночами по городу, когда ворота закрыты, а стража бодрствует. Ходили и другие, а кое-кто умел даже выбираться за городские стены, минуя караулы, и возвращаться обратно, не имея на это разрешительной грамоты.

Надо спешить, думал Мигеру. Я и так уже потерял кучу времени. Сегодня я уговорю их оставить хижину и перебраться в город. Это слишком опасно. Мы пойдём в управу, они подадут прошение о включении обоих в число кандидатов для служения. Ребёнок? Да, ребёнка отберут. Отдадут в чужую семью. Ничего, вряд ли жизнь там будет хуже его нынешней жизни. Или смерти от голода и холода, если ночной убийца доберётся до родителей. Странно, что он вообще так долго медлит — в лесу тихо, безлюдно, они просто идеальный выбор для убийства.

Два часа Мигеру просидел в сарае, ожидая, пока вернётся мальчик. Мальчиком он втайне, не выказывая это ни жестом, ни словом, звал молодого господина. Мигель Хосе Луис де ла Роса вкладывал в это слово меньше презрения и больше тепла, чем показалось бы на первый взгляд. В Испании у него остался сын тех же лет, что и юный самурай. Самоубийство — смертный грех, но Мигеру ( никакого Мигеля, Мигель умер! ) с радостью согласился бы на вечные адские муки, лишь бы память о сыне стёрлась из его разума навеки. Впрочем, адские муки в любом случае гарантированы несчастному капитану, который слишком хотел жить — так хотел, что забыл о долге христианина и чести hidalgo [9] Идальго (букв. «сын такого-то») — испанец из благородной семьи, где статус передаётся по наследству. . Надежда на искупление? Прогулка по зыбучим пескам. Рассчитывать на удачу, на то, что именно тебе выпадет заветная карта — глупая самонадеянность.

Мигеру ускорил шаг.

По возвращении мальчик мог заглянуть в сарай и обнаружить отсутствие слуги. Поэтому Мигеру следил за домом и сбежал лишь тогда, когда молодой господин уснул.

Портовые трущобы. Сточные каналы.

Патруль под командованием отца молодого господина. Спрятавшись в тени барака, где селились моряки с кораблей, вставших под разгрузку, и рабочие доков, Мигеру обождал, пока стражники не пройдут мимо, после чего продолжил путь.

Если бы ему сказали, что он в точности повторяет маршруты первого убитого каонай ( «Белые слёзы неба…» ) и второго ( «Терпение мудрого…» ), Мигеру удивился бы, но не повернул обратно. Как все испанцы, он был суеверен. Только какой он теперь испанец?

Снег усилился.

В прошлом — кратком прошлом его новой жизни — Мигеру не раз гулял мимо ближних застав Акаямы, оставаясь незамеченным. На первых порах это было трудновато, он чуть было не попался раз-другой, но позже это превратилось в детскую забаву. Став слугой, он утратил необходимость скрытных перемещений, но не утратил навыков. От Северного поста, где дремали ночные стражники, а кое-кто даже храпел, распугивая галок и ворон, Мигеру свернул направо, в гору. Ветер трепал кроны дубов и клёнов, росших по обочинам, стряхивал вниз морозную пыль.

Скоро храм.

Сейчас он шёл третьим маршрутом, который легко мог бы стать пищей для суеверий. С каждым шагом Мигеру повторял дорогу похоронной процессии, несущей гроб бабушки Мизуки, и не знал об этом. Не знал он и о том, что живёт бок о бок с покойницей, зовя её отцом молодого господина. В семью Торюмон он попал позже истории с «аптекарским фуккацу ». Никто бы не стал делиться со слугой-каонай этой историей, а самому Мигеру и в голову бы не пришло спрашивать о таком.

Между деревьями мелькнула крыша храма. Красная днём, при свете солнца, зимней ночью она была чёрной. Как кровь, подумал Мигеру. Да, как кровь.

Ему показалось, что он слышит крик.

— Иссэн-сан, вы содержали эту семью безликих?

— Мою жалкую помощь трудно назвать содержанием. Временами я делился с ними едой. Случалось, дарил одежду. Разрешал брать дрова из храмовой поленницы, но они никогда не делали этого. Напротив, Ичи не раз рубил дрова для наших нужд. Так он хотел отблагодарить меня за скромные подарки. Женщина приходила стирать — поздно вечером, когда её не могли увидеть прихожане. Она забирала корзину с грязным бельём и шла к реке. Она очень хорошо стирала, мне самому никогда не удавалось добиться таких превосходных результатов. Что уже говорить о послушниках!

— Они знали?

— Да.

— Безликие омерзительны для всех. Вы — живой бодисаттва, огонь сострадания. Поэтому я не спрашиваю, почему эта семья вызвала в вас чувства, столь редкие для окружающих.

— А вы спросите, Сэки-сан. Спросите и я отвечу.

— Почему же?

— Я увидел, как они рисуют лица.

— Что? Поясните ваши слова.

— Каждое утро они рисовали друг другу лица. Глаза, рот. Румянец на щеках. Складку на переносице. Да, это мало походило на обычное человеческое лицо. И всё-таки они делали это.

— Безумие! Ни один человек в Акаяме не обманулся бы этим! Каждый сказал бы при встрече: вот безликий, утративший рассудок…

— Они рисовали лица не для горожан. Обман? Такой цели они не ставили. Они рисовали лица для себя. Я случайно обнаружил это — при встрече со мной они честно обматывали головы тряпками. С нарисованными лицами им было легче жить. Я даже слышал, как они смеялись, глядя друг на друга. Вы часто слышали, чтобы каонай смеялись?

— Не слышал никогда.

— А они смеялись. Кроме еды и одежды, я снабжал их гримом. У меня остались друзья в труппах Акаямы, я всегда мог рассчитывать на остатки грима в коробках. Я не говорил, зачем мне нужны эти краски, а актёры не спрашивали.