Генри Олди - Рассказы ночной стражи

Никогда я ещё не видел, чтобы люди бледнели так резко, так стремительно. Кожа Зимней Хризантемы, без того светлая — «лунная», говорили знатоки женской красоты — сделалась белей наилучшей рисовой бумаги. Хоть тушью на этом лице пиши!

Бывшая гейша попятилась на шаг. Бывший мельник судорожно сглотнул. Я прямо видел их обоих: гейшу и мельника. Ещё я видел кого-то третьего, чьё имя оставалось для меня тайной.

— Тебе не радостно вернуться в памятные места? — инспектор говорил так, что было не понять, обращается он к мужчине или женщине. — Устроить счастье ещё одного человека? До сих пор у тебя это хорошо получалось. Надеюсь, ты меня не подведёшь. Или я напрасно забрал тебя с острова Девяти Смертей?

Куросава по-прежнему улыбался. Но взгляд его, устремлённый на Тэнси, сделался жёстким.

— Н-нет, господин.

— Громче!

— Н-не напрасно…

— Вот и замечательно! Господа, — инспектор обернулся к нам, потеряв интерес к Тэнси. — Понимаю, что у вас есть вопросы, но с ответами придётся подождать. Когда миссия при вашем — нашем! — содействии будет выполнена, вы сможете узнать подробности. Поверьте, это большая честь. Такой чести удостаиваются немногие.

Честь, думал я. Тэнси, бледный как полотно. Наша унизительная роль — эскорт при мельнике или шпионе, кем бы Тэнси ни был. Миссия, которая пугает Тэнси до смерти. Миссия, о которой мы узнаем лишь после её исполнения. Почему Тэнси так боится возвращения в родную деревню? Он там что-то натворил? Бежал? Или его страшит иное? Неужели корень его страха — то, что инспектор Куросава знакóм с его прошлым?! Нет, если Тэнси — шпион правительства, инспектор обязан знать о нём всё необходимое.

В этом нет ничего удивительного.

Для ужаса Тэнси я сейчас видел единственную причину. Если Тэнси выполнял в Фукугахаме важное поручение, ему стоило бояться одного: наказания за некачественное исполнение, за ошибку, исправление которой потребовало стольких трудов — отмена приговора, отряд сопровождения из четырёх самураев…

— В путь! — скомандовал инспектор.

Я уже говорил вам, что просыпáться зимой — мучение? Ещё и добавлял, что просыпаться раньше обычного — пытка. Так вот, я заблуждался. Гораздо хуже засыпáть ранней весной. А поминутно выныривать из сна, словно карп из речной пены — адская забава.

Зимой-то я просыпался дома, под крышей! А засыпаю здесь и сейчас, под открытым небом. В комнате ветер задувал из щелей, а тут ему и щелей не надо. Дует отовсюду, как взбесился! И старые шишки в бок давят. Корни повылезали, торчат горбами. Да, знаю. Самурай должен стойко переносить испытания. А я разве не переношу? Разве не стойко? Я ведь не жалуюсь, я просто так, чтобы время скоротать…

Могу даже стих сложить:

С дороги, ведущей от побережья в Акаяму, мы свернули в горы. Гуськом пробрались сквозь редкий подлесок: бамбук, магнолии, дикая вишня. Дальше пошёл лес настоящий, густой: бук, каштан, ольха. Лианы, старые и сухие, густо оплетали корявые стволы и ветки. Если они и напоминали мне что-то изысканное, так это сброшенную змеиную кожу. Безлистый в эту пору, лес навевал тоску и уныние. О торных путях можно было только мечтать, о почтовых станциях с гостиницами — тоже. Тропа забирала всё круче, лошадей то и дело приходилось вести под уздцы. Животные храпели, стригли ушами, мотали головами.

Волчий вой — к счастью, далёкий — пугал их.

Слуги намаялись с паланкином, выискивая просветы между деревьями, достаточно широкие, чтобы пройти попарно, всей четвёркой, и без ущерба пронести опостылевшую ношу. Каждую минуту я ждал, что инспектор Куросава велит Тэнси выбраться наружу и идти пешком. Это на главных трактах женщинам вроде гейши Акеми разрешено путешествовать только в паланкинах, задёрнув занавески. А тут кто станет проверять? Я ждал и ошибся в своих ожиданиях: инспектора нимало не интересовали злоключения слуг.

Я ошибся дважды. Строго между нами, я предполагал, что толстяк-инспектор в дороге станет неподъёмной обузой. Такого в паланкине и дракон не снесёт! Нет, Куросава с лёгкостью юноши взбирался на лошадь, ловко сидел в седле, без жалоб шёл, куда надо, а если временами и вздыхал, так сразу же начинал смеяться над самим собой. Это старший дознаватель Сэки днём ногу подвернул, а инспектор молча подставил плечо, не дожидаясь, пока это сделает слуга. Теперь господин Сэки ехал верхом везде, где было можно, и даже там, где было нельзя. А когда становилось совсем нельзя, господин Сэки шагал, сцепив зубы, с каменным лицом, хотя я видел, что ему больно ступать на повреждённую ногу. На привале, перед тем, как прикончить нашу бедную трапезу и лечь спать, архивариус Фудо порвал на ленты нижнее кимоно. Утром Фудо намеревался плотно забинтовать старшему дознавателю щиколотку, облегчив страдания.

Впрочем, травма не помешала Сэки Осаму заснуть сразу же после ужина, растянувшись на голой земле. Ишь, храпит, что твой медведь!

Я сел, привалился спиной к стволу молодого дуба. Плотнее закутался в плащ, один нос наружу выставил. Темень кругом, хоть глаз выколи! Звёзды попрятались, месяц нырнул в облако. Слышно, как Фудо вторит храпу начальства. Инспектор Куросава свистит носом, слуги сопят вразнобой. Настоящий оркестр! Это что, выходит, один я бессонницей маюсь?

— Не спишь, каонай ?

Ага, не я один. Женским голосом в нашей компании говорит только Тэнси, заключённый в теле гейши.

— Твоё какое дело? Хочешь скрасить мне ночлег, la puta [40] Шлюха, сука ( исп .). !

Так, ещё и Мигеру. Его голос я узнáю, даже если оглохну.

— Зачем ты зовёшь меня шлюхой, каонай ? Разве ты сам без греха, чтобы кидать в меня камнями? Кроме того, тебе отлично известно, что Акеми была белой гейшей.

— Ты знаешь испанский? El evangelio [41] Евангелие ( исп .). ?!

Мигеру был изумлён. Он даже не пытался скрыть это. Был изумлён и я. Сказать по правде, я не понимал, о чём они. Во тьме было проще простого вообразить, что я нахожусь в театре теней, где по туго натянутой, освещённой фонарями ткани скользят чёрные силуэты, а укрытые от зрителей актёры подают реплики в нужных местах.

Вообразили? Ага, и я тоже.

Тэнси:

О, южный варвар, ты тоже знаком с истиной?

Ты прозрел, услыхав благую весть?!

Не горюй, безликий, что пал ниже всех!

Блажен скорбящий, ибо утешится,

блажен павший, ибо поднимется,

блажен чистый сердцем, ибо узрит Бога,

блажен ты в поношениях и гонениях.

Кто судит, тому быть судимым,

кто убьёт, даст ответ перед высшим судом,

кто злу не противится, будет свободен от зла.