Генри Олди - Рассказы ночной стражи

Чистый тебе привратник! Недурно тут мельник устроился.

В семи шагах от входа, там, куда не слишком задувал холодный ветер, жались друг к другу самодельные ложа: охапки сухих водорослей. На ближнем храпел детина, укутанный в тряпьё. Чтобы его разбудить, требовалось нечто большее, чем наши голоса и мои шаги. В очаге, сложенном из угловатых обломков камня, рдели угли. Дальше валялась груда хвороста — судя по виду, плавник, выловленный у берега. На уступе стоял котелок, весь в копоти, и стопка глиняных плошек. На верёвках, натянутых между стеной пещеры и потолком, висела рыба и какие-то узелки — должно быть, со съестными припасами…

— Рада вас видеть, господин дознаватель. Хорошо ли добрались?

Она выступила из темноты, одетая в знакомый мне плащ с капюшоном. Даже без белил, румян и пудры, с волосами, собранными в простую крестьянскую причёску, гейша Акеми производила сильное впечатление. Ещё большее впечатление производило то, что мельник приветствовал меня так, будто мы вчера расстались.

— Рада? Мы оба знаем, что ты — мужчина!

— Нижайше прошу простить мою дерзость. По закону, насколько мне известно, человек, занявший женское тело в результате фуккацу , считается женщиной вне зависимости от того, кем он был в предыдущей жизни. Если я ошибся, умоляю о снисхождении!

Во время допроса он изъяснялся иначе.

— Ты прав, Сабуро из Фукугахамы. По закону ты — женщина. И я буду обращаться к тебе сообразно закону. Сабуро? Акеми-вторая? Или мне следует называть тебя Тэнси?

— Если вам не трудно, господин.

— Хорошо, — согласился я.

Изо всех сил я старался преисполниться терпением и кротостью. В свете того, что мне предстояло, это было необходимо.

— Твоё дело пересмотрено. Ты признан… признана невиновной. Я прибыл забрать тебя из ссылки. Служба Карпа-и-Дракона… Я приношу тебе извинения по поводу допущенной ошибки.

Вот, сказал. И даже поклонился.

И не сгорел от стыда.

— Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем, — ответила Тэнси. Голос её звучал нараспев, рождая эхо под сводами пещеры. — Бог — судия праведный, крепкий и долготерпеливый. [35] Псалтирь, Псалом 7, 11–12.

За моей спиной вздрогнул Мигеру. Хотел что-то сказать, но нет, промолчал. Не знаю, что его взволновало. Наверное, удивился, что мельник знакóм со священными текстами. Сýтру , а может, наставления патриархов древности, которые сейчас цитировала Тэнси, я никогда не слышал. Но мало ли чего я не слышал?

— Я не держу на вас зла, господин, — добавила она. — Вы выполняли свой долг. Я же был непорочен пред Ним, и остерегался, чтобы не согрешить мне. И воздал мне Господь по правде моей, по чистоте рук моих пред очами Его. [36] Псалтирь, Псалом 17, 24–25.

Мигеру задышал чаще.

— Идём, Тэнси. Нас ждёт корабль.

— Да, господин. Могу я попросить вас о сущем пустяке?

— О чём же?

— Я вижу у вашего слуги корзинку. В ней еда?

— Да.

— Не могли бы вы оставить эту еду моим братьям? Тем, кто вынужден влачить жалкое существование на этом острове?

Тэнси печётся о собратьях по несчастью? Я не видел в этом ничего дурного.

— На пристани мой слуга отдаст корзинку ссыльным. Другие слуги сделают то же самое.

— Вы очень добры, господин!

До пристани мы добрались без приключений. Дайкидзин следовал за нами, пуская слюни. Когда наши слуги поставили корзинки на причал, ссыльные бросились к вожделенной добыче, толкаясь и бранясь. И остановились, услышав голос Тэнси:

— Не делайте друг другу зла. Не отбирайте еду у слабого. Поделите, что вам дали, между всеми поровну.

Ссыльные молчали. Не желая смотреть, как они станут делить еду, я двинулся к сходням. Я ждал шума драки, но за моей спиной всё было тихо.

Пока мы плыли обратно, я всё время глядел на Тэнси. Прекрасная женщина, уже отмеченная печатью острова Девяти Смертей — нуждой и истощением — она сидела на корме, не по-женски широко разведя колени. Она ни с кем не пыталась заговорить; впрочем, и с ней никто не заговаривал.

Между собой мы тоже не говорили. Меня это устраивало, потому что не мешало размышлять. Я беседовал с Тэнси, как с мужчиной, хотя он об этом не знал.

Эй, мельник!

«Ты признаёшь себя виновным в краже имущества госпожи Акеми? — спросил тебя судья перед вынесением приговора. — В попытке незаконно покинуть город?»

И ты ответил:

«Да, господин судья».

«…в краже лодки?»

«Да, господин судья».

«…в попытке скрыть фуккацу ?»

«Да, господин судья».

Всё время да, ни разу нет. Ни малейшей попытки обелить себя. Самый отъявленный злодей, зная, что его преступления доказаны, начинает юлить, желая смягчить приговор. Самый тупой крестьянин помимо признания добавляет что-нибудь, что, по его мнению, может его спасти. Ты же соглашался, ничего не добавляя сверх того.

Почему, Тэнси?

Без признания нет приговора. Но если обвиняемый упорствует, запирается или искажает доказанное, признание у него выбивается пытками. Согласно трактату о пыточном деле, с которым я ознакомился по настоянию архивариуса Фудо, судебным палачам рекомендуются четыре вида воздействия на обвиняемого — бичевание с присыпанием ран песком, придавливание «камнями из Идзу», связывание с перекрытием кровеносных сосудов и подвешивание за руки, скрученные за спиной. Пытки же голодом или дымом в трактате и вовсе упоминались не как пытки, а как способы убеждения.

Лучше признаться здоровым, чем калекой.

Ты боялся пыток, Тэнси. Боялся боли? Или боялся того, что не выдержав мýки, ты признаешься в чём-то, о чём следует молчать?! В чём-то, не имеющем касательства к делу гейши?! Язык человека проворен; испытывая мучения, легко проболтаться. Неужели, Тэнси, тебе проще было умереть на острове Девяти Смертей за грабёж, побег и сокрытие фуккацу , нежели выдать тайну, о которой знал ты один?

А может, ты знал, что Девять Смертей пощадят тебя? Что за тобой приедут, освободят, живым вынут из пасти дракона? Инспекция надзора обладает такой властью, тебе оставалось лишь продержаться до прихода спасения. И ты держался, Большой Брат тому подтверждение. Заключён в теле слабой женщины, ты без труда справился с громилой-людоедом. Притворяясь милосердным, занял пещеру Большого Брата. Ухаживая за пострадавшим от твоей руки, пользовался его припасами съестного. Укрывался одеждой, которую Большой Брат отобрал у ссыльных.

Кто ты, Тэнси, посланец небес?

Ты мэцукэ , «цепкий взгляд»? Шпион на службе у правительства? Там, на пристани, я понял жест Кицунэ-дзару: похожий на обезьяну слуга инспектора показал господину, что ты, Тэнси, сделал с Большим Братом. Силач дёргался от твоего прикосновения, хрипел, рвал зелёной желчью, но остался в живых. Ты лазутчик, чья цена высока?! Я готов допустить, что инспектор Куросава вмешался в твою судьбу, играя жизнью и честью судей и дознавателей, вовсе не ради плотской страсти к телу прекрасной гейши. Любовь сильна, но инспектор не похож на человека, что руководствуется чувствами.