Генри Олди - Повести о карме

— Что привело вас в мою убогую нору?

— Мне нужно поговорить с уборщиками трупов.

— С кем именно?

— С теми, которые унесли тело бродяги из переулка Сандзютора. Это случилось семь дней назад.

— Они в чём-то провинились, господин? Если да, я их накажу.

— Никого не надо наказывать. Я хочу уточнить некоторые подробности. Вы знаете, кто из ваших людей выполнил эту работу?

— Да, господин.

— Можете послать за ними?

— Я сделаю это немедленно! Микио!

В дверях возник слуга.

— Беги, разыщи Кио и Такео. Приведи сюда. Быстро!

— Слушаюсь, Хироки-сан!

Слугу как ветром сдуло. Я понадеялся, что он и впрямь управится быстро. В ожидании его возвращения мы со старостой пили чай, ведя беседу о пустяках: погода, дожди, невзгоды прошлой зимы, невзгоды зимы грядущей. Ну да, и красота первого снега, а как же? Следует запастись дровами и углем, пока они не взлетели в цене…

Поддерживая эту скучную, но обязательную беседу, я тайком осматривался. Циновки на полу, жаровня, чайные принадлежности. Переносной столик — простой, не лакированный. Помещение казалось нежилым. Оно выглядело, как приёмная управы. Что ж, я понимал старосту. Уверен, здесь каждый день толкутся люди со своими нехитрыми заботами.

— Я привёл их, господин!

— Пусть войдут.

Увидев меня, гости тут же пали ниц.

— Кио, Такео, — представил их староста. — Спрашивайте, Рэйден-сан.

От сборщиков трупов за дюжину шагов разило гарью. Я постарался не думать о том, что это за гарь. Чумазые, в обтрёпанных куртках цвета древесного угля, они сошли бы за близнецов, не будь Кио в полтора раза меньше Такео. Словно некий шутник изготовил уменьшенную копию последнего, сохранив все пропорции и даже основные черты лица.

— Вы забирали труп бродяги из переулка Сандзютора?

— Да, господин.

— Мы, господин.

— Вы хорошо рассмотрели тело?

Такео замялся. На сей раз Кио его опередил:

— Да, господин!

— На нём были повреждения? Смертельные?!

— У него был разбит затылок, господин.

— И сломана шея.

— Шея?

— Да, господин.

— Ты уверен?

— Да, господин. Когда мы его подняли, голова свесилась…

— Так бывает, когда сломана шея, господин.

— Мы давно носим трупы. Мы не могли ошибиться.

— Тело, как я понимаю, уже сожгли?

— Да, господин. Пришла эта женщина…

— Какая женщина?

Трупоносы переглянулись. Похоже, они не собирались болтать лишнего. Но слово вылетело, и теперь оба понимали, что им не отмолчаться.

— Женщина из торгового квартала Тен-но-Ёрокоби.

— С двумя слугами.

— Зачем она пришла?

— Она хотела, чтобы бродягу похоронили как следует.

— Велела ждать. Вернулась с буддийским священником.

— Содзю Иссэн из Вакаикуса. Старенький…

— Он прочёл молитвы, воскурил благовония…

— После этого нам разрешили сжечь тело.

— Что потом?

— Священник дал нам урну, мы собрали в неё прах.

— И святой Иссэн его унёс.

— Это всё, господин.

— Женщина вам заплатила?

Оба потупились. Неучтённый доход, догадался я. Староста об этом не знает.

— Отвечайте!

— Она заплатила священнику.

— И вам тоже, — мрачно добавил староста.

— Совсем немного!

— Пару медяков!

— Вам заплатили за работу, — вмешался я. — В этом нет ничего дурного.

Судя по взгляду старосты, он думал иначе. В том, что женщина заплатила, он тоже не видел ничего дурного. А вот в том, что трупоносы скрыли это от него…

— Та женщина назвалась?

— Да, господин.

— Её зовут Умеко.

Ну конечно, жена торговца рыбой. Выяснила, что случилось фуккацу , узнала, кто занял тело её мужа — и оплатила похороны. Любая порядочная женщина на её месте так бы и поступила. Настоятель Иссэн, помнится, цитировал какого-то поэта древности: «Старую одежду сжигают вместе с воспоминаниями, старое тело — с молитвами…»

Кстати, насчёт одежды.

— Во что был одет бродяга?

— Штаны, рваные совсем…

— И куртка. Холщовая.

— Жёлтая такая…

— Как песок.

— Грязная!

— Тоже рваная…

В последних словах Кио мне послышался отзвук разочарования. Куртку трупонос был бы не прочь оставить себе. Да вот беда — рваньё. А может, всё равно оставил — не пропадать же добру?

— Уходите. Я узнал всё, что хотел.

И что я, собственно, узнал?

Ворота квартала эта давно скрылись из вида, а я всё ещё ощущал запах гари. Странное дело: смрад нечистот как отрезало, а гарь осталась. Казалось, она въелась в одежду, волосы, забилась в поры кожи. Теперь придётся полдня — вернее, полночи — мыться и стирать одежду, чтобы от неё избавиться.

Над горами розовела узкая полоса неба. Меж двух вершин угадывался краешек закатного солнца. Я ускорил шаги. Час Птицы скоро подойдёт к концу, а в час Собаки [54] Час Птицы с 6 до 8 часов вечера. Час Собаки с 8 до 10 часов вечера. закроют ворота между кварталами. Надо успеть в дом тётушки Ясу — забрать из гостей мою дорогую мать и сопроводить её до дома. У Ясу матушка всегда засиживалась допоздна, до того времени, когда порядочной женщине опасно возвращаться одной.

Ну вот, дошли. А солнце-то уже совсем за горы упало.

Безликого я оставил за воротами. Хватит с тётушки и меня одного, хромого да пропахшего гарью! Хромал я, надо сказать, всё сильнее. Ушибленная нога разнылась не на шутку. Отпуская меня со службы, архивариус Фудо явно подразумевал, что я буду сидеть под крышей, делать припарки и натирать колено целебной мазью, а не кружить по городу с утра до вечера.

Рискуя обидеть тётушку, в дом я не вошёл: нижайше благодарю за ваше гостеприимство, крайне сожалею, при всём моём безмерном уважении, Ясу-сан, время позднее… Удивительно, но вняли обе: и тётушка, и матушка.

Неужели моя убедительность возрастает?

Пока они прощались, я выскользнул на улицу и удачно поймал носильщиков с каго . Закрытый паланкин — дорогое удовольствие. Бить ноги по ночным улицам матушка тоже не захочет, да и я ей не дам. А пара носильщиков вместо четырёх и плетёное бамбуковое кресло, подвешенное к шестам — в самый раз. Уж их-то мы можем себе позволить!

Разумеется, носильщики подслушали мои мысли и устроили торг. Уже поздно, ворота вот-вот закроют, надо бы набавить, а то домой не поспеете, за ночлег платить придётся… Хорошо, согласился я, и носильщики сразу насторожились, заподозрив неладное. Доставите госпожу домой до закрытия ворот — заплачу̀, сколько просите. А не поспеете — сами на себя жалуйтесь!

Взятку стражникам совать — дороже станет.

Носильщики покряхтели, носами пошмыгали и согласились. Тут и матушка из ворот вышла. Скажете, недостойно истинного самурая думать о деньгах? Торговаться? Скряжничать?! Ну да, недостойно. Но я же не всё время о деньгах думаю! Пожили бы, как мы, каждый медяк трижды пересчитали — иначе бы заговорили: