Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Благодарю вас, доктор Гарин! — Мормолоновый Самуил стиснул руку Платона Ильича.

— Что-то я проголодался, молодой человек. — Привычно наморщив большой нос, Гарин сбросил пенсне в руку и принялся протирать не очень чистым платком.

— Да и все мы что-то проголодались, — презрительно усмехнулась Маша.

— Голод не снег, Мария, — угрожающе произнёс Гарин.

— Думаете?

— Уверен! — прорычал он.

И громоподобно захохотал.

Вечером в лагере «Цзыю» был устроен праздник в честь выздоровевшей Анархии. В центре, на площади горел огромный костёр. Вокруг него плясали и водили хороводы. Звучала ритмичная музыка. Пили самогон, курили травку и анашу, ели хлеб и жареную козлятину. Анархия отдыхала в своём шатре. Бути выпили и расслабились, слились с молодёжной толпой, танцевали и вели пьяные дискуссии. Дональд дурачился, забавляя анархистов. Штерн не пил, сидел со своим котом, с улыбкой глядя на происходящее. Ольга накурилась травки, разделась и танцевала с парнями и девушками у костра. Пак захмелела и быстро пошла спать. Часовщик Ананий быстро нашёл себе полненькую подружку и танцевал с ней, выделывая пируэты на инвалидной коляске. Гарин и Маша возлежали на китайском кане, убранном алым покрывалом и разноцветными шёлковыми подушками. На низком столе стоял кувшин с самогоном и лежала сильно пережаренная козлятина.

Гарин выпил самогона и впервые за эти трое суток расслабился. Нос его вспотел и покраснел. Пламя костра дрожало в стёклах пенсне.

— Если вы анархисты, зачем вам колючая проволока и вышки с пулемётами? — спросил он Самуила.

— Для выживания мы обязаны защищать чистоту анархистской идеи от внешних мерзостей, — ответил тот, словно читая пособие.

— Анархисты — соль земли! — гордо добавила его подруга.

— Зачем держать соль в солонке?

— Чтобы не растворилась в мерзостях мира.

— Не согласен! — Гарин увесисто шлёпнул ладонью по столу. — Ваша соль должна солить мясо жизни.

— Этого мяса стало слишком много, — возразил Самуил, затянувшись косячком и передавая подруге.

— И оно в основном тухлое! — добавила подруга и расхохоталась.

— Не думаю, что Бакунин и Кропоткин одобрили бы это, — покачал головой Гарин.

— Они солили мясо жизни собой, — добавила Маша.

— Тогда было что солить, — возразил парень.

И они с подругой снова засмеялись.

— Ведь нынешний мир уж давно погружён в анархию, — продолжал рассуждать вслух Гарин. — Зачем вы отделяетесь от него?

— Анархия анархии рознь, доктор, — заметил Самуил. — Особенно здесь, в АР.

— Наша анархия чиста и невинна. — Девушка сняла через голову вспотевшую майку, обнажая грудь. — А во внешнем мире уже тридцать лет царит анархия насилия.

— Анархия насилия, — кивал Самуил, поблёскивая мормолоновой скулой.

— Наша анархия сладкая, а у них — горькая. — Девушка с улыбкой легла на колени к Самуилу.

— Вы что-нибудь берёте от внешнего мира? — спросила Маша.

— Фрукты для самогона, хлеб, живородящую материю, сухой бензин для генератора.

— У вас же нет денег, чем платите?

— Услугами, услугами, — улыбалась девушка.

— Или просто забираем, — добавил Самуил, лаская грудь девушки. — Экспроприация. Но без насилия.

— Воровство? — огладил бороду Гарин.

— Мягкая экспроприация.

Девушка положила руку на широкое запястье Гарина:

— Не пора ли предаться мягкому, доктор?

Гарин не успел ответить, как музыка вдруг прекратилась. И раздался протяжный переливчатый звук. Он вызвал у пляшущей толпы вопль восторга. Все тут же притихли. Только пламя костра ревело и трещало.

— Братья и сёстры! — раздался усиленный динамиками голос Анархии. — Болезнь и слабость. Испытание и муки. Страдание и боль. Терпение и сосредоточие. Превозмогание и преодоление. Выздоровление и преображение. Возвращение и успокоение. Сила и радость. Здесь и теперь.

— Здесь и теперь! — повторила толпа.

— Внешняя дисгармония. Внешнее несовершенство. Внешнее напряжение. Внешнее безразличие. Внешние угрозы. Здесь и теперь.

— Здесь и теперь!

— Внутренний путь. Внутренний мир. Внутренняя сила. Внутренняя радость. Здесь и теперь.

— Здесь и теперь!

— Наша жизнь. Наша свобода. Наше братство. Наше единство. Здесь и теперь!

— Здесь и теперь!

Анархия смолкла. Толпа молодёжи замерла вокруг костра.

И ожил голос Анархии:

— Наша любовь. Здесь и теперь.

— Здесь и теперь!!! — заревела толпа.

Все пришли в движение, бросились ближе к костру, образуя плотный круг. Он стал разделяться на два круга, один внутри другого. Молодые люди принялись быстро раздеваться. Из сияющего золотого шатра две обнажённые девушки вынесли на беломраморной доске Анархию, внесли в промежуток между кругами и медленно двинулись по этому промежутку. Чёрная, лоснящаяся от света пламени Анархия стояла на доске, положив левую руку на грудь, а правую на чресла, запрокинув красивую голову. Полные губы её были приоткрыты, а глаза закрылись. Доску опустили на уровень гениталий стоящих. По молодым телам, освещённым сполохами костра, пошли конвульсии. Все принялись ожесточённо мастурбировать. Раздались мужские стоны, женские всхлипы и вскрики. И не успела мраморная доска с Анархией завершить круг, как первая сперма брызнула на белый мрамор и тёмное тело. Вскрики, стоны и причитания слились с рёвом пламени. Гарин заметил в круге Анания на инвалидной коляске; его подружка мастурбировала ему.

Анархию пронесли по кругу три раза. Облитая спермой, как глазурью, на мраморной заблестевшей доске она торжественно отправилась в свой золотой шатёр.

Круг стал разваливаться, рассыпаться. Молодые люди падали в изнеможении на землю.

Гарин и Маша сидели на кане, заворожённые произошедшим.

Первым стряхнул оцепенение Гарин.

— Анархия анархии рознь, — сурово произнёс он.

— Теперь ясно, зачем им колючая проволока… — прошептала Маша и взяла руку Гарина.

Они повернулись, глаза их встретились — чёрные, как маслины, Машины и серовато-карие, за стёклами пенсне, Гарина. Он взял её руку.

— Доктор, примете меня без очереди? — скривила губы Маша.

Быстро и бурно насладившись друг другом, Маша и Гарин лежали на широком, толстом, набитом пахучим сеном матрасе. В гостевой зоне с двадцатью деревянными клетушками им отвели лучшую — с двумя плетёными креслами, платяной вешалкой, грубым столом и даже картиной на дощатой стене: блюдо с необычными по форме и цвету фруктами.

Гарин курил, Маша лежала, прижавшись к нему.

— Нет, я вряд ли засну сегодня… — Она села по-турецки.

— После увиденного?

— Да! Как она сказала: сладкая анархия?

— Сладкая. Такую и нужно охранять с пулемётами.

— Когда богиню проносили, я слышала запах коллективной спермы.