Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Что ж… — глубокомысленно произнёс Гарин и пустил листок в свободное плавание.

Наплававшись, накувыркавшись и належавшись на водах, посетили сауну, хаммам и русскую баню, после чего решили поужинать. Переоблачившись в зелёные махровые халаты, сели в пустом ресторане с интерьером из пластиковых водорослей, улыбающихся рыб и лупоглазых морских коньков. Ван Хонг заказал бутылку белого крымского в ледяном ведёрке и местную форель из горных алтайских рек.

— Я рад, что вы любите воду. — Ван поднял свой бокал.

— Не могу без воды. — Маша глотнула вина. — Море — это как и… любовь.

— Я тоже не могу и недели без воды. — Ван чокнулся с Машей и Гариным.

— А я могу! — пророкотал Гарин. — У меня с водой, а именно с морем, непростые отношения.

— Были проблемы? — спросил Ван.

— Да. Хоть и вырос я сухопутным, не на реке, плавал весьма неплохо. Папаша возил в Крым и в Грецию с детства, море я полюбил. И однажды, это было уже во врачебные годы, в Крыму задумался и заплыл довольно далеко. Настолько далеко, что берега уже видно не было.

— О чём задумались? — спросила Маша.

— Помнится, о жизни, о профессии уездного врача. Как жить? Где? А главное — с кем?

— Проклятые вопросы.

— Амитабо! — вдруг тихо произнёс Ван, прикрыв глаза, когда официант принёс закуску.

— Вы буддист? — спросил Гарин.

— Да.

— И кого вы благодарите? У буддистов же нет Бога. — Маша взяла солёный орешек и захрустела им. — У вас только путь, Дхарма.

— Буддхадхарма, — поправил Ван. — Я благодарю Будду, за то, что он научил меня правильно воспринимать еду. Поэтому теперь мне не страшен и голод.

— Мудро! — Гарин приступил к закуске.

— А что значит — правильно воспринимать еду?

— Как одну из наших иллюзий, и не более этого.

— Ну да, всё есть майя… — кивнула Маша. — И еда, и желания, и страдания.

— А страдания человека, с которого сдирают кожу, тоже иллюзия? — спросил Гарин.

— Безусловно, — ответил Ван.

— То есть, — продолжила Маша, — если на ваших глазах будут сдирать кожу с живого человека или мучить ребёнка, вы скажете: это майя, дорогие палачи и жертвы, немного терпения, и всё это пройдёт?

— Нет, я постараюсь этому противостоять.

— Зачем? Это же майя!

— Буддист должен помогать живым существам.

— А если для спасения истязаемого ребёнка вам придётся убить палача?

— Я постараюсь этого не сделать.

— Как?

— Подойду и скажу: сдирай кожу с меня, а ребёнка отпусти.

— А если ему неинтересно будет сдирать кожу с вас? — Гарин поднял свой бокал.

— Да! — подхватила Маша. — Он скажет, не нужен ты мне со своей старой кожей, я хочу сдирать молодую! Убирайся! И даст вам пинка!

— И даст вам пинка, — многозначительно повторил Гарин, пригубливая вино.

Ван внимательно посмотрел на них.

— Вы христиане? — спросил он.

Маша и Гарин рассмеялись.

— Да, дорогой Ван, мы христиане! — ответил Гарин.

— Христиане пролили реки человеческой крови.

— И проливают, — тряхнул бородой Гарин. — Плохие христиане. А надо быть хорошим христианином.

— Что это значит?

— Милости прошу, а не жертвы, — ответил Гарин.

— Здесь мы с христианством совпадаем, — улыбнулся Ван.

— За милосердие, — подняла бокал Маша.

— За милосердие, — взял свой бокал Ван. — Его так не хватает сейчас…

— За милосердие! — громко чокнулся с ними Гарин.

Выпили. Стали закусывать. Принесли горячее.

— Доктор, вы не рассказали про море, — напомнил Ван. — Заплыли далеко, полежали на спине…

— Да, да. Полежал, подумал, очнулся и стал оглядываться — куда плыть?

— По солнцу же можно определить, — подсказала Маша.

— То-то и оно, что по солнцу! Это было вечернее купание, и солнце зашло. Темнеет в Крыму мгновенно, как вы знаете.

— Я и там ни разу не была… — вздохнула Маша.

— Темно! А огоньков не видно. Что делать?

— На западе горизонт ночью вечером подсвечен. — Ван принялся за рыбу.

— Да! Но не в тот вечер!

— Как такое возможно?

— Чёрт его знает! Природа и светило небесное сделали мне подарочек. Вот представьте, ночь нарастает, звёзды горят, метеориты пролетают. И я один в море. Куда плыть?

— Ориентироваться по звёздам.

— Я в этом и сейчас не силён, а уж тогда…

— С берега могут долетать звуки.

— Я вслушивался! Тишина полнейшая! И как, по-вашему, я вышел из положения?

Маша и Ван переглянулись.

Ван глотнул вина, задумавшись на мгновенье:

— Я думаю, доктор, что вы вспомнили…

Наверху, в переплёте из шестигранных стёкол купола, раздался оглушительный взрыв. Взрывной волной их швырнуло на пол. И сразу же два новых мощнейших взрыва сотрясли аквапарк. Свет замигал и погас. Потолок стал рушиться. Маша вскочила, стала помогать встать Гарину. Ван неподвижно лежал среди опрокинутых стульев. Сверху посыпались пластиковые стёкла и рамы. Гарин поднялся, они побежали, но тут же остановились: куда? Часть купола с грохотом рухнула, и сразу же где-то рядом снова прогремели два взрыва.

— Туда! — Маша потянула Гарина в сторону прозрачного рукава с «горной рекой», поток которой был ещё подсвечен снизу.

Спотыкаясь, натыкаясь на обломки, они бросились к нему. Сверху сыпались осколки. Добравшись до рукава, Маша стала толкать Гарина в поток:

— Плывём! Вынесет!

— Нет, подождите… — воспротивился было он, но поскользнулся, отчаянно взмахнув руками, упал, и его понесло быстрой водой по скользкому, полупрозрачному, светящемуся жёлобу.

Сзади раздался взрыв, жёлоб погас.

— Маша!! — закричал Гарин, барахтаясь в сильной, тёплой, пахнущей бассейном воде.

Его несло по пластиковому руслу, мотало и переворачивало.

И новые взрывы раздались сзади. И затрещало. И стало всё вокруг валиться, валиться, так что заходил ходуном и жёлоб. Пролетев по крутому виражу и резкому спуску, Гарин обрушился в тёмный, бездонный бассейн, забарахтался, наткнулся на обломок чего-то угловатого, потом на тело мужчины, потом на него посыпалось сверху мелкое, дробящееся, и он нырнул, уклоняясь. Проплыв под тёмной водой, ударился лбом о стену, протянул руку, схватился за кафельный борт, подтянулся, с рёвом морского льва вырвал своё тело из воды, перевернулся и встал на колени, тяжело дыша. И резко запахло сырой, свежей ночью.

Он поднял голову. Над ним квадратились пустые переплёты водного рукава с обломками стёкол, чернело небо, сияла луна и сверкали звёзды.

Гарин встал. Он пролез через пустую раму и шагнул в траву. Оглянулся. На месте огромной головы «осьминога» зловеще дымилась груда обломков. Пахло ночью, паром бассейна и разорвавшимися снарядами.

— Боже мой… — пробормотал Гарин.

С его халата текла вода. Он машинально нашарил на шее цепочку, потянул; целое пенсне болталось на ней. Он протёр его мокрой махрой халата, водрузил на нос. Снова огляделся. Слева темнел лес, справа светился спальный район Барнаула. Два ближайших дома были разрушены, оттуда раздавались отчаянные крики.