Владимир Сорокин - Доктор Гарин

«Тёмное… просторное… но не чёрное… и не обречённое…»

— Луна месяцу не товарищ.

Недолго покурив, он зло швырнул сигару в окно. Открыл платяной шкаф, снял с вешалки свой зелёный махровый халат, надел. Всё имущество Гарина покоилось в карманах халата. Он затянул потуже пояс, взял подсвечник, шагнул к двери, но вспомнил и вернулся к комоду. Бархатный мешочек с жемчужиной лежал на нём. Гарин взял его, подбросил на руке.

— Плата. Пусть.

Сунул мешочек в карман и со свечой в руке вышел за дверь. Пройдя по коридору, он спустился вниз по лестнице. И ещё раз по другой лестнице. И ещё раз по третьей.

Он оказался в нижнем зале с двумя гигантскими изразцовыми печами. Окна зала были забраны ставнями. Он вспомнил, что они выходили на реку. Подошёл к двери. Она была заперта на два могучих засова, в замочной скважине торчал ключ. Гарин повернул ключ, отпирая дверной замок, и осторожно отодвинул нижний засов, потом верхний. Стал отворять дверь. Кто-то заворочался и забормотал в углу. Гарин тут же задул свечку. Обернулся и увидел Егорку, спящего на полу. Рядом с ним лежали автомат и гранатомёт. Побормотав во сне, Егорка перевернулся на другой бок. Гарин на цыпочках вышел за дверь и притворил её за собой. Он оказался на широкой лестнице, спускающейся на пристань. Здесь было прохладно и пахло рекой. Мутная луна бессмысленно светила сквозь облака. Оглядевшись и не заметив никого, он спустился по лестнице на деревянную пристань. Её периметр был опутан кольцами новенькой колючей проволоки. Возле пристани плавали привязанные к ней две узкие лодки и катер. Тот самый, на котором спасли Гарина. Гарин снял сапоги, засучил штаны, поднял полы своего халата и пошёл через невысокую колючую проволоку. В жизни ему приходилась это делать дважды, и титановые ноги помогли. Острая проволока бессильно заскользила по титану. Гарин двигался, стараясь не шуметь.

«Терновник в раю не растёт…»

Он вышагнул из проволоки и с сапогами в руках двинулся по узкому краю пристани к катеру. Но вдруг понял, что не умеет им управлять, и усмехнулся, слегка взмахнув сапогами, как обвисшими крыльями.

«Маша смогла бы…»

Оглянулся на терем. Под петухом торчал ракетомёт, Петруша спал.

Гарин подтянул лодку к пристани и не очень ловко спустился в неё. Прислушался. Тишина. И увидел, что толстая верёвка от лодки пристёгнута за кольцо к кнехту замком.

— Чёрт…

Он обречённо покачал головой, но вдруг вспомнил про нож президента. Сунул руку в карман, нашёл его, золотистый, перламутровый, с инициалами КМ, раскрыл и острым как бритва лезвием перерезал верёвочное кольцо. В лодке лежало длинное весло без уключины. Он оттолкнулся веслом от пристани.

Лодка отчалила. Стоя в ней, Гарин сделал веслом несколько гребков, направляя её по течению. С лодками он умел управляться. Постепенно течение подхватило её. Выровняв лодку, Гарин оглянулся на терем Матрёшки. Спасительно возникнув пару дней назад в жизни Гарина, словно призрак, он призраком ночным теперь уплывал от него. Мутная луна слегка серебрила кончик торчащего из окошка ракетомёта. Деревянный петух на башенке, раскинув крылья и открыв клюв, немо оберегал спящий терем.

— Пилигримы — не херувимы, — произнёс Гарин, отвернулся и глянул вперёд по течению.

Нижний край луны показался из-за неплотных облаков и сверкнул, заставив доктора вспомнить нож президента.

«Острое… спасает. Иногда…»

Первый луч солнца сверкнул в пенсне Платона Ильича и лёг на свинцовое зеркало реки, разливая по ней едва различимую бронзовую зелень.

Гарин оглянулся. Краешек встающего солнца приятно ослепил его. Расступившиеся на востоке облака были красиво подсвечены.

— С добрым утром! — громко произнёс доктор и улыбнулся.

Его узкий чёлн плыл по середине спокойной, широкой Оби. Доктор слегка подправлял длинным веслом, выравнивая чёлн. Но в этом не было большой необходимости — сильное, ровное течение плавно несло лодку. Ветер не беспокоил. Над рекой стоял предрассветный холодок, хорошо знакомый рыбакам. Но доктору холодно не было: большую часть ночи он простоял в лодке, правя, и лишь на рассвете позволил себе присесть. Зелёный махровый халат, надетый на рубашку, и постоянные плавные движения рук, занятых веслом, всю эту ночь достаточно согревали Гарина.

С рассветом берега развиднелись. На них различались деревья и редкие деревенские дома. Но доктор не спешил причаливать, решив добраться по реке если не до самого Новосибирска, то хотя бы до Камня-на-Оби, небольшого городка, о котором он вспомнил уже в лодке. Городок стоял на водохранилище, тянущемся до самого Новосибирска. Гарин решил доплыть до него, там сесть на пароход и добраться до Новосибирска, купить билет на самолёт и улететь в Хабаровск.

— Вода — не суша, рот не сушит, — повторял он только что придуманную поговорку, ворочая веслом.

Он уже трижды пил из Оби, из ночной и утренней, и вкус речной воды ему понравился. Во время плавания ему встретились три корабля — один сухогруз и два военных. Сухогруз сонно проплыл навстречу, военные пронеслись мимо. Ему показалось, что никто из них его не заметил. Он пытался вспомнить, сколько вёрст по реке от Барнаула до Камня-на-Оби, но так и не вспомнил.

«Сто? Двести? Триста?»

Привычного клиновидного FF40 в карманах не было, никто не мог подсказать.

«Если я плыву со скоростью пятнадцать вёрст в час, то за десять часов сделаю сто пятьдесят вёрст. Это превосходно! Но плыву ли я так быстро? Может, всего пять вёрст в час? Трудно определить…»

И скорость течения тоже не мог подсказать смартик. Поэтому Гарин решил плыть по середине, где скорость потока сильней, чем у берегов.

«На реке можно и не спешить. Вынесет».

Он успокоился и отдался великой стихии.

Солнце вставало. Гладь речная забронзовела сильнее. По берегам в лёгком тумане возникли и закричали редкие чайки.

Чёлн, уведённый Гариным с пристани, был добротным, свежевыкрашенным в серо-синий цвет. Он легко скользил по воде, да и она, плавная, широкая и глубокая, несла его легко.

Чтобы не вспоминать чудовищную ночь с Матрёшкой, Гарин думал о будущем.

«Проплыву несколько суток, ничего страшного. Буду причаливать, обменяю нож президентский на еду. Он же красивый, с золотом и перламутром. Или даже — пистолет! Хотя оружие лучше поберечь. Эва! Так в нём же нет патронов, глупый доктор! Чего беречь? Попугать только? А разбойники могут, могут быть…»

— Бриганды, — произнёс он и, вспомнив графа Сугробова, улыбнулся.

«Симпатичные, искренние люди. Гостеприимные. Выживают. И выживают вполне себе неплохо. Все нынче приспосабливаются, ищут свою форму выживания. А мир несёт нас, как река. Он к нам не приспосабливается. Даже нас совсем не учитывает, не задаёт вопросов, ничего не предлагает. Он течёт в свои пределы, в свой океан Вечности. Мы — щепки. Хотя нет. Щепки безвольны. Они просто отдаются стихии, а я гребу. Мы гребём и правим. Выгребаем. Ищем свои пути и берега. Сугробовы, мать Анархия, этот несчастный буддист Ван Хонг тоже искал. И я ищу. И Маша искала, нет, ищет, ищет! И найдёт, обязательно найдёт. А я найду её…»