Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Для Матрёши?

— Да. Меня родители Матрёшей звали.

«Матрёша. Это лучше, чем Матрёшка…»

— Я, бывало, лягу на полок, лошадку деревянную обойму и попку под веничек подставлю. И париться полюбила!

«Матрёша…»

От веника и пара в голове доктора загудело, надо было слезать с полка. Он слез, встал и почувствовал, что у него эрекция.

«Чёрт…»

Отворачиваться было глупо. Он почувствовал, что и банщики, и она заметили это.

— Вас таперича помыть? — раздался игривый голос Епишки.

— Нет… — Доктор пошёл к огромным шайкам. — Окати меня просто.

— Ледяной?

— Да…

Он поискал, куда бы присесть. Но вокруг всё было большое, громоздкое.

— Становитесь, доктор! — зачерпнув здоровенным ковшом воды из шайки, Епишка влез на лавку.

— Я лучше присяду… — Доктор опустился на пол.

— Как хотите! — усмехнулся Епишка.

«Идиот… и я идиот…»

Поток холодной воды обрушился сверху.

— Мои ребята парят крепко, — раздался голос Матрёши. — Охолоните, доктор, малёк в купальне.

«Здесь же купальня! А чего ж я… идиот…»

Доктор встал, оглядываясь:

— Куда? Где?

— Вон там! — протянулась в пару огромная, красивая белая рука.

Повинуясь её указанию, Гарин двинулся вправо и по ступеням стал входить в реку.

«Слава богу…»

Купальня была огорожена и обтянута мутной живородящей плёнкой. Гарин поплыл. Но эрекция не оставила его даже в купальне.

— Что ж ты, хулиган, со мною делаешь… — Он дал щелчок своему члену. — Нашёл время и место.

Он поплавал в холодной воде, приходя в себя и успокаиваясь.

«Да, красива. Действительно красива, ничего не скажешь… раньше как-то и не заметил… Матрёша…»

— Даже очень красива.

Наплававшись, вернулся в парную. Там кипела горячая работа: все шесть банщиков охаживали вениками свою барыню. Она лежала на животе, обняв лошадиную голову. Её громадное белое тело как будто было безучастно — не вздрагивало, не двигалось, да и она не издавала никаких привычно банных звуков, словно заснула в облаке пара. Её обширная спина плавной волной шла вниз, в талию, и воздымалась величественными, совершенными по форме ягодицами. Веники сильно, с оттяжкой били по ним, но ягодицы даже не вздрагивали, словно изваянные из мрамора; ни веники, ни кряканье банщиков, ни сочные звуки ударов — ничего не могло поколебать их спокойствие, нарушить их самодостаточную красоту.

Доктор снова почувствовал удары сердца в солнечном сплетении.

«Нет! Ни в коем случае! Лежать!!»

Он сильно шлёпнул себя по животу.

Тело барыни ожило, задвигалось. Она со стоном слезла с полка, прошла мимо присевшего доктора, обдав его горячей волной, и с шумом, с хохотом обрушилась в купальню.

— Доктор, прошу! — Епишка указал веником на полок.

— Нет, довольно.

Гарин быстро вышел из парной в просторный предбанник. Здесь было прохладно и пахло мочалом, травами и чаем. Он взял чистую простынь, завернулся в неё и, подпрыгнув, сел на огромную лавку за огромный стол с огромными самоваром, чайником, чашами с вареньем и мёдом. Заметил, что для него стоит чашка нормального размера. Гарин взял её, потянулся к чайнику, но передумал. Этот огромный красный чайник словно остановил его.

«Она сейчас придёт сюда… нет, нет, не надо. Хватит банных радостей…»

Спрыгнув с лавки, он быстро оделся в чистую одежду и пошёл к себе.

В спальне его ждал сюрприз: на комоде лежал мешочек тёмно-синего бархата, завязанный шёлковым шнуром. Гарин развязал шнур, заглянул в мешок. Внутри блестела гигантская жемчужина.

— Нет… — Он покачал головой.

Достал жемчужину. Вид её завораживал. Гарин взвесил её на руке.

«Как бильярдный шар, нет, меньше… фантастика… но мне? Врачу? Как плата, что ли?»

— Не хочет себе оставлять? — произнёс он и поскрёб ногтем мягкую после бани щёку.

«Это можно понять… Жемчужина будет напоминать о потерянном прошлом… Ладно… её решение…»

Он убрал жемчужину в мешочек, завязал его. Глянул в зеркало на себя.

«Что-то мне не хочется идти на ужин…»

— Идиотизм! — фыркнул он и рассмеялся. — Доктор, вы сели в лужу.

«Я действительно сидел в луже, когда Епишка меня окатывал… с торчащим фаллосом…»

— Хотя — ну и что? Ну, встал на бабу, с кем не бывает. Физиология, дамы и господа! Маша бы меня поняла.

Он закурил сигару, распахнул окно и сел в кресло-качалку. Майское солнце уже заходило, заливая серое пространство реки мягкими косыми лучами. Где-то прогудел пароход. Войны не было слышно.

«А если поплыть на пароходе? До Новосибирска? Там войны не будет. Доплыть, сесть на самолёт и полететь в Хабаровск. Денег нет. Продать эти цацки президента? Там золотые вставки. На билет хватит. Можно и жемчужину продать вообще-то…»

— Жалко!

Он выпустил кольцо дыма. И ещё одно. И ещё.

«Видел кофр с золотом. Держал в руке слиток. И выбросил».

— Идиот!

В дверь постучали.

— Войдите! — Гарин закачался в кресле.

Вошёл толстомордый, остроносый, похожий на ежа Порфишка:

— Господин доктор, барыня просят вас отужинать с ними.

Гарин устало оттопырил губы:

— Голубчик, у меня после баньки что-то голова разболелась, я сегодня у себя посижу. Поблагодари барыню, извинись, а мне пришли рюмку водки, закусочки и стакан некрепкого чаю.

Павлушка с поклоном вышел.

Вскоре Гарину принесли всё, что он заказал, и сверх того варенья, пирожков и блинов. Он выпил водки, с аппетитом закусил, выпил чаю и рано лёг спать. Ему приснился сон.

В дверь слабо, робко стучат, он просыпается, недовольно кричит: «Войдите!», но никто не входит, а снова тихо стучат. Чертыхаясь, он идёт к двери, открывает её сам и видит в тёмном коридоре маленького, с ежа размером Порфишку. Тот держит обеими руками большую свечку.

— Барыня очень ждут вас на ужин, доктор! — пищит Порфишка.

Гарин нехотя идёт за ним по тёмным коридорам, освещаемым только свечой Порфишки, коридоры сужаются, сужаются так, что доктору приходится идти на четвереньках, а потом и ползти за крошечным Порфишкой, протискиваясь сквозь уменьшающиеся стены. Наконец впереди сияет свет, и доктор из узкого коридора вваливается в огромное пространство. Это столовая Матрёши, где он уже бывал, но она совсем в другом стиле, не в аляповатом купеческом, а в роскошном, мраморно-ампирном. Белые и розовые мраморные колонны воздымаются к светлому, расписанному мифологическими сюжетами потолку, сияют хрустальные люстры, огромный стол сервирован серебром, хрусталём и фарфором, за ним восседает Матрёша, да и вовсе это не Матрёша, а аристократическая великанша с Матрёшкиным лицом, в вечернем чёрном платье и чёрных длинных перчатках, с той самой сверхжемчужиной, висящей кулоном у неё на красивой шее.

— Bonsoir, monsieur le docteur! [49] Добрый вечер, господин доктор! (франц.) — произносит она протяжно и чуть жеманно, протягивая ему руку.