Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Зачем убивать? За что?

— Оморот не надо. Мохавта уже делать.

— Что такое мохавта?

— Мохавта большой, большой. Мохавта делать, делать. И мохавта стоять. Мохавта хрр-хрр. Все ебать ночь. И ребёнок иметь.

Гарин ничего не понял. Одно было ясно — заключённым эту ночь не пережить.

— Все ебать ночь? — переспросил он. — Ваши? Ебать?

— Наши ебать ночь. И все наша женщина ребёнок иметь.

— Все ваши мужчины ебать ваших женщин? Ночью?

— Да.

— Чтобы были дети?

— Да.

— А мохавта тут причём?

— Мохавта огонь, хрр-хрр.

— Где?

— Там! Там! — замахала она длинной рукой. — Большой мохавта! Огонь!

— И нас всех убьют?

— Да.

— Завтра?

— Да.

— А почему не отпустить домой?

— Нельзя. Надо убивать.

Гарин замолчал, потрясённый. Лампа, похищенная из какого-то далёкого человеческого уюта, спокойно горела на столе. Запах керосина был невероятно, пронзительно сладок и насмешливо обещал скорую смерть.

«Вот и всё, доктор…»

Гарин облизал пересохшие губы. Мозг его лихорадочно заработал.

«Надо предупредить всех. Пусть бегут кто как может. Не бараны же, чтобы тупо ждать смерти…»

— Я буду тебя ебать, — неожиданно для себя произнёс он. — Если ты поможешь мне бежать.

Мгновенье она молча смотрела на него, потом стала распускать шнуровку на своих кожаных штанах.

— Нет! Не здесь! — пророкотал Гарин. — Когда убежим. Выведешь меня отсюда. И я буду тебя ебать. Я побегу дальше, а ты останешься. И у тебя обязательно будет ребёнок. Если нет — я умру со всеми. Или… убей меня здесь, сама. Сейчас.

Она замерла и молча смотрела. Лампа горела, фитиль потрескивал. Гарин напряжённо смотрел в сапфировые глаза.

— Я тебя бежать. И ты меня ебать, — произнесла Альбина.

Словно тяжкая корка льда, наросшего за эти полгода, свалилась с плеч и спины Гарина. И запах керосина стал прекрасней запаха всех роз мира. И лампа горела волшебной лампой Алладина.

— Мы сейчас бежать? — Гарин взял Альбину за плечо.

— Нет. Утро. Сейчас нельзя. Ночь нельзя — нет дорога. Ночь бежать — тонуть.

— Ясно.

— Мы не бежать. Мы уходить хорга. Мы бежать утро.

Слово «хорга» Гарин слышал часто у чернышей. Так называли они своё городище на болоте.

— Мы уйдём сейчас в хорга и там спрячемся? А утром — бежать?

— Да.

— Прямо сейчас идти?

— Да.

— Мне надо зайти в упо.

— Идти.

Гарин взял свою щётку для чистки столов, вышел из «кабинета», по тошнотворно знакомым кривым тёмным коридорам дошагал до цеха. Там горели лампы, работали люди, бродили надстмотрщики и стоял густой, ни на что не похожий запах, вдыхаемый Гариным эти полгода. Гарин вдохнул воздух цеха.

«Неужели последний раз? Помоги, Господи. Если у чернышей массовое совокупление ночью в городище, значит, охрана тоже пойдёт туда. Здесь не будет охраны. Это важно!»

Показательно держа щётку перед собой, Гарин прошагал до знакомого стола. Из бывших здесь остались только Павел и Витька. Когда Гарин приблизился, они даже не подняли своих бледных, измождённых лиц. Наклонившись и делая вид, что собирается чистить стол, Гарин прошептал в ухо Павлу:

— Завтра всех убьют. Бегите ночью. Охраны не будет. Берите лампы, еду и бегите.

Павел, очнувшись, поднял обросшее лицо и уставился на Гарина, словно увидал его впервые.

А доктор стал сметать со стола опилки в мешок. Надсмотрщики вяло глянули на него, один что-то прорычал, подняв молоток. Гарин смел опилки и быстро вышел из упо. Отшвырнув щётку, побежал по коридорам, вошёл в свой «кабинет». Альбины не было! Керосиновая лампа по-прежнему горела на столе.

— Чёрт! — взмахнул он руками.

Он не успел выругаться покрепче, как дверца прохрипела и вошла Альбина со свернутым мешком в руке. Она раскрыла мешок перед доктором:

— Сюда идти.

Гарин не понял.

— Зачем?

— Сюда идти! — повторила она.

— Прятаться?

— Я нести тебя хорга.

«Вот оно что! Конечно, кто меня туда пустит…»

— Подожди, — засуетился он. — Надо же взять что-то в дорогу…

Она стояла с раскрытым мешком.

«Меня? Понесёт?! Renyxa…»

Он схватил президентский нож, золотую зажигалку, пару пластырей-антисептиков, жемчужину в мешочке, рассовал по карманам, пошевелил пальцами над подстольем.

«А ещё чего? Еды же нет…»

— Идти! — настойчиво повторила Альбина.

Доктор схватил полюбившуюся беловоронью книгу и полез в мешок. Тот оказался просторным. Не успел доктор как следует присесть и сгруппироваться, как она подхватила мешок. Гарина сдавило, мотануло по воздуху и шмякнуло на спину альбиноски.

— Ай! — воскликнул он и рассмеялся в темноте.

Спина её была крепкой.

Он прижал книгу к груди.

И его понесли в мешке.

«Кому рассказать, а?»

Альбина несла быстро, мешок мотало, он задевал стены. Несколько раз она проходила двери. Затем вышла на воздух. Мешок был холщовый, в таких черныши уносили из цеха оморот. Гарин слышал шаги Альбины по гати. Шла она быстро и уверенно.

«Сильная! Я же тяжёлый…»

Несла легко, несла, даже не покачивая мешком. Остановилась. Ей задали хриплый вопрос. Она ответила. В ответ ей буркнули. Она двинулась дальше.

«Ворота городские прошла? Слава Богу… а вот сигареты и забыл! Дурак…»

— Покурить бы, — прошептал он и засмеялся, прижимая к губам железный оклад книги.

Она несла его.

«Никогда ещё меня в мешках не носили женщины. Да и мужчины…»

Она стала подниматься по ступеням. Потом опять бодро пошла по ровному. Снова поднялась, поворачивая вправо. Остановилась, резко встряхнула мешок, поправляя. Гарин ойкнул, зажав себе рот. Сбавила шаг. Остановилась. Её спросили. Она ответила. Снова спросили. Она ответила. Черныш стал говорить ей что-то грубо-недовольное. Она отвечала спокойно, оправдываясь. Он почти выкрикнул что-то грубое. Она отвечала спокойно, заискивающе. Он молчал. Потом буркнул и прорычал. Раздался скрип, она спустилась по ступеням, пошла по ровному. Вокруг возникли голоса чернышей и… женские голоса! Гарин впервые услышал разговор женщин-чернышей. Голосов было много. Альбина шла сквозь них. Голоса роились вокруг, говорили ей что-то насмешливое, рычали и вскрикивали. Не отвечая, она шла с мешком сквозь рой голосов. Свернула влево. Голоса сразу смолкли. Она пошла спокойней, спустилась вниз, прошла ещё, свернула вправо и резко поставила мешок, заставив Гарина ухнуть в книгу. Заскрипело, загремело деревянное, она подхватила мешок, внесла куда-то, снова поставила. И снова заскрипело и загремело. И заржали лошади — одна, другая, третья, ещё и ещё.

Она раскрыла мешок. Гарин поднял голову. В полумраке её белое, нерпье лицо нависло над ним:

— Идти.

С книгой в руках он вылез из мешка. И сразу в ноздри ударил запах конюшни. Гарин с наслаждением втянул его носом и огляделся. Они оказались в сумрачной, просторной, корявой, щелястой, как и всё здесь, конюшне. Двадцать две лошади стояли в стойлах, пожёвывали и смотрели на вошедших. Большая часть помещения была забита прессованным сеном.