Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Слава тебе, Господи! — перекрестился доктор.

Альбина побежала дальше. Гнилой, подмороженный лес лежал под ногами и вокруг. Белёсый и зелёный мох, замёрзшие семейки грибов и кусты с ягодами покрывали его.

Гарин глянул вперёд. Совсем уже неподалёку поднимался песчаный обрыв, а на нём рос здоровый лес!

Вдруг лесовал оборвался, и впереди возникла полоса тёмной водной глади, покрытой еле различимым льдом. Редкий снег слегка припорошил его. Альбина разбежалась, бросилась на живот и поехала по льду. Легко проскользив по нему, выбралась на заросшую пожухшей травой сушу.

Гарин вздохнул, снял пенсне, зажал в кулаке.

«Надо!»

Разбежался из последних сил, бросился на сразу треснувший под ним лёд, заскользил. Лёд трещал предательски. Он оказался совсем тонким! Гарин скользил, помогая руками, гребя ими по льду.

«Провалюсь!»

Но не успел он провалиться, как маленькие горячие пальцы крепко схватили его за руку, дернули, потянули — и вот, задыхаясь, уже вцепился он в спасительную траву, подтянулся. Лёд треснул, ноги провалились, но Альбина уже вытаскивала доктора на сушу.

— Господи…

С трудом он поднялся, встал на колени, загнанно дыша, надел пенсне. Маленькая женщина с шерстяным белым лицом и сапфировыми глазами была рядом. Она даже не запыхалась.

Отдышавшись, Гарин поднялся.

К обрыву уже шли, не бежали. Альбина легко поднялась по песчаному скату и застыла наверху древней фигуркой, вырезанной пещерным художником из бивня мамонта. Гарин стонал от усталости. Он стал медленно подниматься по светлому, подмороженному, но так же легко осыпающемуся под ногами песку. Стоя на обрыве, Альбина смотрела на него. Он поднимался, поднимался, наверху упал на песок и полез по нему, карабкаясь, загребая песок руками, выбрался наверх, снова упал, перевернулся на спину и остался лежать на твёрдой земле, глядя в низкое пасмурное небо, сеющее редкий, спокойный снег.

И лучше, прекрасней этого неба и этого снега не было ничего.

Придя в себя, Гарин сел. И глянул в ту сторону, откуда бежали. Там во всю ширь простиралось одно бесконечное болото с пнями и обломками деревьев. В этом безвременном, мёртвом пейзаже не было и намёка на городище чернышей, на лагерь с пленниками и ужасным столярным цехом с оморотом, на засранную утреннюю решётку, на мохнатолицых убийц со страшной колодой, на похлёбку с козлиным потрохом и на убогий «кабинет» лагерного доктора. Словно Гарин совершил побег из собственного кошмарного, до бесконечности затянувшегося сна. Болотный пейзаж скрыл всё. Это потрясало.

Гарин зажмурился. Открыл глаза. Тот же ландшафт. То же небо. Те же снежные хлопья.

Но рядом раздался живой голос. Гарин обернулся. Альбина показывала рукой на лес:

— Лес там. Ты туда идти.

Она была живой, не из сна. Стоя возле сосны, снова показала рукой на лес. И опустила руку, не двигаясь с места. Глаза её смотрели на Гарина.

«Я не имею права обмануть её».

Гарин встал, подошёл к Альбине.

— Как твоё имя?

Она не поняла.

— Я — Платон.

— Ты докатор.

— Это не имя. Я — Платон, — повторил он, коснувшись своей ватной груди. — А ты —? — Он коснулся её кожаной груди.

— Цбюхрр, — ответила она, поняв.

— Цбюхрр? — повторил Гарин и улыбнулся.

— Цбюхрр, Цбюхрр, — запыхтела носом она.

— Цбюхрр… — Гарин положил ей руки на плечи. Даже под кожаной, обтяжной одеждой они дышали теплом.

Она стояла, но не привычно взявшись длинными руками за бёдра, а безвольно бросив их вдоль тела. Гарин дёрнул кожаный шнурок, стягивающий её кожаную рубашку. Она перехватила шнурок и быстро развязала. И не успел Гарин что-то сказать или сделать, как Цбюхрр растянула шнуровку на рубашке и резко стащила её через голову. Развязала ремешок на штанах, быстрым и сильным движением стянула их и бросила на припорошенную снегом землю. Её движения покоряли силой и быстротой.

Голая она стояла перед Гариным, затмевая собой палеозойский болотный ландшафт. Маленькая девушка, она была больше этого ландшафта.

Он не ожидал такой стремительности. Как и лицо, как и голова и шея, её субтильное упругое тело было всё покрыто белым, густым, коротким курчавым волосом. На маленькой груди одиноко розовели два соска. Широкие бёдра перетекали в искривлённые, выгнутые тонкие ноги. Между бёдер виднелся шерстяной лобок с кончиком розовой щели.

«Девочка… шерстяная…»

Он поднял её на руки. Её лёгкость и тепло поразили и сразу возбудили его.

«И она несла… меня?!»

Подошёл с ней к сосне и прижал это горячее, шерстистое тельце к холодной сосновой коре. Контраст её белого, невероятно тёплого тела с грубым, холодным и тёмным деревом был необычен, он зачаровывал.

— Какая ты… горячая…

Она, по-детски беспомощная, уткнулась лицом в его ватник.

«И она ждала этого… всю свою жизнь. Renyxa!»

Гарин положил свою длань на её пах. И пах её был такой же, как у всех женщин. Только горячее, гораздо горячее. Её висящие в воздухе ноги разошлись с животной покорностью. Гарин стал ласкать её своей большой рукой. Дрожь пошла по её ногам, и она запыхтела в его ватник.

— Да ты просто… белый ёжик… — прошептал он в её курчавые короткие волосы и рассмеялся собственной глупости.

Не прошло и пары минут, как пальцы Гарина увлажнились. Дрожь её ног усилилась, пятки ритмично зашуршали о кору. И это желанное, нетерпеливое шуршание маленьких пяток стало последней каплей: Гарин по-настоящему захотел Цбюхрр. Расстегнув ватные брюки, он достал свой впервые за эти полгода восставший член и стал водить им по влажной, горячо раскрывшейся щели. В лагере чернышей было совсем не до эротики. Но несколько раз на Гарина нисходили приятные сны с последующей лёгкой утренней эрекцией. И всё.

Он подхватил её снизу, сильней разведя шерстяные бёдра. Это было так легко! Она подчинялась ему полностью. Она истекала соком, была готова. Он осторожно направил себя в её врата и остановился. В жизни ему довелось дважды лишать девушек девственности. Это запомнилось навсегда.

По её жаркому телу прошёл трепет, оно сжалось и напряглось. В её движениях проснулось что-то дикое, рысье; дрожа в ожидании, она тёрлась о сосну, пятки стали бить в дерево. Гарин сильней развёл её бёдра и медленно вошёл в неё.

Она вскрикнула в его ватник и намертво вцепилась пальцами, как когтями. Гарин замер.

— Не бойся, милая…

Он потёрся губами о её дрожащую голову. Снежинка упала ему на нос. Он подождал, держа дрожащее, уже наполненное собою, уже не невинное тело, наслаждаясь этим забытым властным чувством. И стал осторожно двигаться. Она дрожала и вскрикивала, оцепенев, вцепившись в него. Гарин продолжал, продолжал, продолжал. Притиснув её к дереву, он схватился одной рукой за сосну. Тело Цбюхрр трепетало. Шершавая сосна была холодной, внешней, безжизненной, другая рука Гарина держала горячее, трепещущее и живое. Гарин застонал. Пенсне слетело с носа и упало ей на белую ключицу. Во всей полноте он почувствовал её горячее лоно. Оно дышало жаром. Оно обжигало и тянуло, поглощало и наполняло. Он прижал эту необычную женщину к сосне и продолжительно, с громким стоном кончил в неё.