Владимир Сорокин - Доктор Гарин

Ноги его подкосились, рука отпустила сосну, он осел и завалился на мёрзлую землю, обнимая Цбюхрр. Вдруг она вскрикнула, зарычала и схватила его руками, оплела ногами с такой силой, что у него перехватило дыхание. Она рычала, рычала, сжимая, сдавливая его. Почувствовав её мощь, он замер. Рычание набрало угрожающую, звериную силу и вдруг оборвалось, руки и ноги бессильно упали, высвобождая Гарина. Полежав рядом и отдышавшись, он приподнялся, подтянул цепочку с пенсне, надел. Цбюхрр лежала на спине с закрытыми глазами. Из маленького носа её текла кровь.

— Ну вот… — Гарин положил ладонь ей на щёку. — Милая…

Она, похоже, не дышала. Он нашёл артерию на толстой шерстяной шее, потрогал: пульсирует. Вытащил из кармана платок с бабочками и стал отирать ей кровь. Кровь была густой, её было много, она исходила паром на морозе.

— Ничего, ничего… — бормотал Гарин, вытирая.

С закрытыми глазами она казалась совсем другой — беспомощной и женственной. Два неистовых сапфира не сияли, как обычно, на этом лице, и оно дышало женским, доступным, спокойным. Кровотечение остановилось. Убрав платок, Гарин гладил её горячее лицо. И впервые почувствовал родство с этой женщиной.

«Какая дикая… и какая удивительная…»

Грудь её задышала. И два розовых соска стали подниматься и опускаться вместе с белой шерстистой грудью. Они были так трогательны и невинны, что Гарин наклонился и поцеловал сосок. Как и всё тело, он был горяч. И нежен.

Вдруг глаза её распахнулись. Она резко приподнялась и села, отпрянув. И уставилась на Гарина.

— Ты… такая… — Он потянулся к ней рукой.

Но она вскочила на свои тонкие выгнутые ножки, испепеляя Гарина своими глазами. Он замер. Мгновенье она сильно смотрела, потом развела бёдра, положила руку на пах, потрогала там, поднесла ладонь к лицу и по-звериному потянула окровавленными ноздрями. Отстранилась, глянула на ладонь безумным взглядом, лизнула её маленьким языком. И вдруг рассмеялась по-своему, сопя и похрюкивая, затопала ножками с крохотными белыми ногтями, забормотала.

— Всё хорошо? — спросил Гарин, приподнимаясь и застёгиваясь.

Но она, не обращая на Гарина никакого внимания, схватила свою одежду и легко прыгнула вниз с обрыва на скат, пошла по осыпающемуся песку, а потом побежала по земле.

От неожиданности Гарин замер. Она убегала, убегала навсегда. В своё родное болото.

— Цбюхрр! — выкрикнул он, но она даже не оглянулась.

Подбежав к полосе воды с молодым ледком, она швырнула по льду свою одежду, а затем кинулась сама, поехала на животе, что-то бормоча, догнала одежду, схватила, выбралась на неровный берег и побежала голая, с одеждой в руке, побежала, понеслась по палеозойскому ландшафту.

— Цбю-ю-ю-ю-юхрр!! — закричал Гарин что есть сил.

Она оглянулась на мгновенье. И побежала дальше, дальше, дальше, растворяясь в мешанине замшелых, давно упавших и гнилых стволов. Её белая фигурка, лёгкий бег были великолепны.

У Гарина сжалось сердце. Он стоял, провожая её взглядом. Что-то отрывалось от него, не успев прилепиться.

И вскоре она пропала, став белёсой точкой.

— Почему… так всё… — вздохнул Гарин и вдруг понял, что он остался один.

Совсем один.

Снег перестал. Серые облака ползли по небу. Ползли по своим облачным делам.

Гарин почувствовал тяжёлое опустошение, словно он вёз, нёс что-то невинное, искреннее, что могло бы стать родным и дорогим, и вдруг разом потерял. И отвернулся от проклятого болота, посмотрел на лес. Нестарый, негустой, смешанный, он стоял спокойно.

— Надо идти… — произнёс Гарин, но понял, что сил идти нет.

Он сел на землю, привалившись спиной к сосне. И забылся.

Гарин очнулся от пронизывающего холода и открыл глаза. Он сидел у сосны, перед ним был всё тот же молодой лес. Голые кисти рук и непокрытая голова озябли. Одеревеневшими пальцами он расстегнул ватник, сунул руки под мышки, съёжился. Подтянул затёкшие ноги и стал подниматься, опираясь спиной о сосну. Встав, затопал ногами, задвигался, пытаясь отогреться.

«Разоспался… идиот…»

Холод во время короткого сна успел забраться под ватник. Зубы Гарина застучали.

«И ведь несильный мороз… минус два, не больше…»

Он запрыгал, замотал озябшей головой. Достал ладони, подышал на них и замахал руками, как бородатая мельница.

«Что ж с тобой случилось, что ты так размяк и обессилел?»

Он вспомнил Цбюхрр, её горячее, желанное тело, невинное, обжигающее лоно. Это было невероятно.

«„Ты меня ебать?“ — спрашивала она. А получается, что — она меня ебать».

Он рассмеялся, дрожащим от озноба голосом.

— Тебя ебать белая шерстяная девственница с сапфировыми глазами. А, доктор? Ты доволен?

Разогревшись гимнастикой, он глубоко вдохнул и с силой выдохнул.

— Надо идти. Вперёд!

Он вошёл в лес.

Снега было мало, пожухшая трава покрывала землю. Настоящую, твёрдую землю.

«Знать бы, куда идти. Незнамо, незнамо».

— Одно ясно — прочь от болота, — пробормотал он и выкрикнул: — Прочь от кикимор и водяных!!

Сориентировавшись, он понял, что идёт на восток. Болото осталось на западе.

«Ну и хорошо!»

Шагая, он тёр себе уши.

«Не догадался раздобыть ни шапки, ни рукавиц. Ну, там их и не было нигде. Нет, они были, были в тех кучах, да я не порылся сильно, не поискал. И были же там лыжи, лыжи-самоходы! Лыжи! Сейчас бы встал и поехал! Утащить не получилось, ничего не придумал, дуроплезиус…»

Он сокрушённо вздохнул и сплюнул. Лес обступил его. Доктор шёл, обходя деревья и кустарники. Несмотря на холод, всё было чудесно. Страшные, потерянные впустую полгода остались за спиной вместе с уродливым болотом, с трясиной, мхом и вонью стоялой воды. Это прошлое отдалялось с каждым шагом.

«Пройду хоть десять верст, хоть двадцать, здесь не тайга, обязательно куда-нибудь выйду, встречу людей, нормальных людей».

Он шёл и шёл, стараясь думать о хорошем, верить и надеяться. Время текло неведомо для него, небо было серым, лес не густел и не кончался. Но голова без шапки мёрзла. Как ни тёр он уши, как ни прыгал, ни прятал голову в ватник, согреться не удавалось. Промозглый воздух близкого огромного болота чувствовался и здесь, в лесу. Мороз стоял хоть и несильный, но промозглость делала его чувствительным.

Гарин пошёл быстрее, но запыхался и замёрз ещё больше.

— Костёр… — пробормотал он, обняв молодую берёзу и тяжело дыша. — Разжечь, согреться…

Он оглядел землю. Лес был молодой, лиственный, хворост не валялся на земле. И ёлок не было, ёлок, у которых внизу всегда есть сухие веточки, которые можно сломать, сложить пучком и зажечь. Редкие молодые сосны не обладали такими веточками.

Доктор нашёл совсем немного хвороста и понял, что его не хватит на костёр.