Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Психиатр, — закивал доктор, вспомнив всё сразу.

И улыбнулся сам себе.

Не опуская пистолета, лётчик рассмеялся:

— И какого хера тебе тут надо, психиатр?

— Понимаете… — начал Гарин, успокаивась и обретая уверенность.

— Ну?

Гарин продолжил:

— Я был в плену у чернышей. Бежал. Мне очень нужно в Хабаровск.

— В Хабаровск?

— Да, в Хабаровск. Очень нужно.

— Семья?

— В госпиталь. Больные ждут.

Лётчик с насмешливым интересом смотрел на Гарина. Его лицо было типично северным, белокожим, широким, с узкими глазами.

— До Хабаровска отсюда три тыщи верст. К весне дойдешь.

— Вы можете отвезти меня в Хабаровск?

— Тебя? В Хабаровск?

— Да, в Хабаровск.

Лётчик рассмеялся, убрал пистолет.

— У тебя бабки есть?

— Денег у меня нет. Но у меня есть… — вспомнил он, — одна золотая вещь.

— Золотая вещь? Что за вещь?

— Нож президента Алтайской Республики.

— Нож? — Лётчик перестал усмехаться.

— Нож.

Лётчик помолчал. В это время насос перестал работать. Лётчик сделал знак Гарину подойти. Гарин подошёл, встал перед лётчиком. Синий, замызганный и местами порванный ватник Гарина, его косматые, заиндевевшие голова и борода производили убогое впечатление. Пенсне жалко поблёскивало на посиневшем мокром носу.

Но внутри Гарину было хорошо. Очень хорошо. Он совершенно успокоился.

Лётчик внешне был антиподом Гарина — в обтяжном белом комбинезоне, белом шлеме, белых перчатках с меховой оторочкой, с большим грозным пистолетом на боку.

Он окинул Гарина соответствующим взглядом.

— Покажи.

Гарин вытащил нож из внутреннего кармана ватника.

Изогнутый, золотой, с перламутром, сталью и эмблемой президентской власти нож лёг на белую перчатку лётчика. Тот раскрыл его. Кованое, с чёрной сыпью дамасских узоров и микрокаверн, идеально отполированное по кромке, острое как бритва лезвие впечатляло. На лезвии был вытравлен барс.

Лётчик закрыл нож и снова открыл.

— Я вообще-то… ножи коллекционирую, — произнёс он, шмыгнул носом — и вдруг громко и непосредственно захохотал, откинувшись назад.

Доктор кивнул лохматой головой, в которую уже порядком набилась снежная крупа.

— Старший брат ещё покойный начал, а на Первой его убило. Мне всё досталось. Память о братухе. Сто двадцать семь ножей. Три навахи, семь мачете, два эсэсовских кортика. Так это… президентский нож? Откуда?

— Я нашёл его в сбитом самолёте алтайского президента.

— Сбили! Точняк. Знаю. Казахи, да? Кому ещё? И ты там был?

— Шёл лесом, наткнулся.

— Пиздаро! Повезло, а? Ты вообще везучий, а?

Доктор пожал ватным плечом, глянул в небо, ища ворона. Но ворона так нигде и не было.

— А ещё чего там зацепил?

— Так, мелочь.

— А бабки?

— Не было. Там трупы были. Всё в крови.

— Ясно.

Лётчик подбросил нож на ладони, усмехнулся:

— Крутой тесак! Президентского ножа у меня нет. Теперь будет! В общем, повезло тебе, доктор, второй раз. Я машину гоню из Тегерана к нам на Сахалин. А сегодня утречком казахи с китайцами коридор перекрыли, суки, лететь кругалевичем приходится. Поэтому и консерву распечатал.

— Какую консерву?

— А вот эту! — Лётчик топнул сапогом по бетону. — НЗ-заправка. Только для наших и якутских ВВС. Так что сегодня по пути мне твой Хабаровск! Полетим зигзагом, как бык нассал. А вчера было бы не по пути. Вот как тебе везёт, психиатр!

— Это… чудо.

«Спасибо, белый ворон».

— Да не чудо, а жлобство казахское. По-нормальному щас бы сливок залил [57] Сливок залил — заправился. в Алма-Аты, тыщу километров срезал. Хуй на рыло!

Он сунул золотой нож в карман, застегнул белую молнию.

— Давай, помогай теперь.

Отсоединили шланг от самолёта, и доктор свернул его, запихал в люк и закрыл. Лётчик набрал на замке люка код, окинул фигуру доктора взглядом:

— Ватник у тебя тёплый, а боты херовые. В небе копыта поморозишь.

— У меня нет ног, господин пилот.

— Как так?

— А вот так. — Гарин поднял обшарпанные ватные штанины, показывая.

— Ёбаный стос! Воевал?

— Нет, в пути отморозил.

— Титан?

— Титан.

— Раньше только из него и лили. У меня два кореша на титановых бегают, и ничего. Один обженился. Полезай в кабину!

По выдвинутой лесенке он помог доктору забраться на заднее узкое сиденье. Доктор еле поместился в нём. Лётчик, кряхтя, пристегнул его ремнями, приказал снять пенсне и надел на нос и рот Гарина «намордник», на голову шлем, подключил необходимое. Затем забрался на своё место, лесенка убралась, кабина закрылась. Пилот включил зажигание. Ожили, загудели, а потом и заревели оба вертикально повёрнутых двигателя, крылья птеродактиля распрямились, лётчик коснулся двумя пальцами своего шлема с изображением коронованного лосося и двух скрещенных ракет, защёлкал тумблерами, потянул ручку штурвала, и белый истребитель в клубах снежной пыли стал плавно подниматься с лесной сцены.

— Не спросил: как у тебя с сердцем, док? — раздалось у Гарина в наушниках.

— Вполне. Пока не жалуюсь.

— Я насчёт перегрузок. Пережимать не стану.

— Спасибо!

— Если блевать потянет, вот таблетка. — Пилот сунул ему в руку пакетик. — Купирует сразу. Пакеты там тоже есть, справа.

— Понял.

За окном кабины деревья стали молодеть, уменьшаться, сбиваясь в убогую стайку веников, и доктор увидел сверху цепочку своих следов через этот лес. Он не был хвойным, голые берёзы и осины составляли его, и сквозь их истончающиеся ветви Гарин разглядел путь, которым вёл его белый ворон: он был на удивление прямым, словно проведённый по огромной невидимой линейке. Лес быстро стал серой травкой, путь Гарина пропал. Гарин поискал ворона в воздухе. Но его не было нигде.

«Улетел. Навсегда».

— Спасибо тебе! — произнёс доктор, склоняя голову в шлеме и стукаясь им о стекло кабины.

Что-то задвигалось в самолёте, и доктор понял, что двигатели выровнялись, а шасси убрались.

И Гарина мягко вдавило в кресло.

Истребитель вошёл в облака и, набирая скорость, легко просквозил их, поднялся выше, разворачиваясь.

— Как там? — раздалось в шлеме.

— Замечательно!

— Лады.

Голубое небо обступило со всех сторон, справа брызнуло солнце.

Самолёт поднялся ещё выше.

— Теперь держись, психиатр!

Открыв рот, доктор хотел ответить, но двигатели взревели, и его так вдавило в кресло, что потемнело в глазах, а рот так и остался открытым. Самолёт завибрировал. Дыхание застряло в горле, мир словно сдвинулся куда-то назад, в ушах запел хор насекомых и минералов: и-и-и-и-и-и-и!! Самолёт затрясло. Доктор почувствовал, что теряет сознание, хотел сунуть в рот таблетку, но сжимающие её пудовые пальцы даже не шевельнулись.

Слух пропал.

Но по самолёту вдруг словно ударили гигантской кувалдой, и всё сразу стихло. Сильно болели уши. Доктор с трудом сглотнул, боль прошла, слух отчасти вернулся. Он сглотнул снова и снова. Вокруг было чистое, спокойное небо.