Владимир Сорокин - Доктор Гарин

«И поджечь его трудно, он обледенел…»

Гарин порылся по карманам, достал красавицу зажигалку, щёлкнул. Газовое пламя засветилось. Он погрел над ним одну руку, потом другую. Поискал ещё хвороста. Его было катастрофически мало в этом молодом лесу. И ни одного сухого дерева, сухого куста, чтобы разломать на хворост. Расчистив от снега плешинку земли, Гарин поломал ветки, сложил шалашом, присел, попытался пожечь. Жёлто-голубой язычок пламени бессмысленно лизал обледеневшие прутья, не поджигая их.

«Чёрт…»

Он нарвал жухлой травы, набрал опавших листьев, поджёг, но трава тоже почему-то не хотела гореть, а листья тлели и чадили. Наконец что-то загорелось, Гарин запихнул горящую траву под шалашик из хвороста, она быстро прогорела и потухла. Костра не получалось.

Гарин вынул нож, отодрал бересты с берёзы, поджёг её. Загорелась нехотя, коптя чёрным. Но хвороста не подожгла! Он был покрыт ледяной коркой.

— Renyxa… — вздохнул Гарин, распрямляясь.

Взял ладонями за уши. Но ладони от возни с костром тоже мёрзли. Сунул их опять под мышки, запрыгал на месте. И почувствовал тяжесть в правом кармане.

«Книга! Там телячья кожа, ссохшаяся…»

Вытащил книгу, полистал. Мягкие, шелковистые страницы.

— Не будем делать из антиквариата культа, — пробормотал Гарин.

Он попытался вырвать первую страницу, но тончайшая кожа оказалась крепкой. Гарин достал президентский нож и вырезал сразу несколько страниц. Скомкал, сунул под обледенелые палки, поджёг. Страницы загорелись. Гарин протянул к ним руки и стал греть, глядя как сгорают старые рисунки. Они прогорели, костра не подожгли, но хотя бы слегка согрели Гарину руки.

«Ещё!»

Он отрезал ещё несколько страниц, скомкал, поджёг. Пламя было мягкое, тёплое. Им так приятно было согревать окоченевшие руки. Рисунки корчились. Белый ворон, люди, ему поклоняющиеся, звери и рыбы сгорали, превращаясь в пламя. Греться в нём было наслаждением. Гарин отрезал ещё страниц и ещё.

Руки согрелись. Но костёр так и не затеплился. Клочковатый тёплый пепел оставался от страниц, мягко шевелился под руками доктора, рассыпаясь.

В книге осталась последняя страница. Гарин срезал её, бросил опустевший железный оклад. Поднёс зажигалку к странице и вдруг остановился.

«Последняя страница. Жечь больше нечего».

Гарин сунул страницу в карман, убрал нож, зажигалку. Сунул руки в карманы ватных штанов, втянул озябшую голову в плечи и двинулся дальше. И пройдя полверсты, наткнулся на свежий человеческий след.

— Господи, наконец-то! — Он быстро пошёл по следу.

Но вдруг заметил, что на следах точно такой же отпечаток подошв, как и у его бот.

«Неужели ещё кто-то бежал из лагеря?!»

Он ускорил шаг, приглядываясь к следу. И понял, что это его след. Доктора Платона Ильича Гарина.

Внутри у него всё сжалось. Он согнулся и присел над следами.

— Я пошёл по кругу?

Подняв голову, глянул в небо. Серые облака скрывали всё. Он пошёл по собственному следу и вышел на место, где недавно пытался разжечь костёр. Шалашик из незагоревшихся веток так и стоял. Пепел от книги лежал под ним. Гарин разглядел свой старый след, идущий от этого места, и двинулся в противоположном направлении. Но пройдя версту-другую, с окоченевшей головой и замёрзшими ушами, опять вышел на свой след. Остановившись, он стал яростно тереть уши и лицо руками. И вдруг испугался, что никогда не выйдет из этого молодого зловещего леса. Эта мысль заставила корни смёрзшихся на голове волос зашевелиться.

Гарин бессильно опустился на землю. Он хотел пошутить над собой, сказать себе что-то грубое, ироничное, подбодрить, как всегда, чтобы расхохотаться, плюнуть в бессмысленную рожу обстоятельств и пойти дальше своим правильным путём. Но не смог.

— Как глупо… — пробормотал он.

Молодой лес немо стоял вокруг. Берёзки, осины, сосенки, кусты — всё это стояло и смотрело на доктора.

— Чего пялитесь? — спросил он деревья. — Как отсюда выйти? И куда идти?

И как насмешка, как высший ответ, вдруг раздался звук реактивного самолёта, где-то наверху, за облаками. Самолёт взревел, совершая невидимый доктору маневр, звук усилился до свиста и плавно смолк, иссякнув.

— Тут всё рядом уже, — обнадежил себя Гарин. — Чай, не край мира…

Он выбрал третье направление и пошёл. Лес слегка поредел, потом опять сгустился. Доктор шёл, сунув руки в карманы и съёжившись. Голые деревца проплывали по сторонам, их сменяли новые, новые, такие же голые. Это тянулось бесконечно. Он шёл, как робот, делая большие шаги.

«Пре-о-долеть, пре-о-долеть, пре-о-долеть…»

И он снова уткнулся в свой след.

Рухнул на землю, привалился к стволу молодой осины. Он выбился из сил, голова мёрзла, и от неё дрожь шла по всему телу. Он вытащил руки из карманов, хотел потереть уши, но отяжелевшие руки сами опустились, упали.

Посидев, сунул одну руку в карман, вынул зажигалку. Сунул другую, вытянул скомканную страницу из сожжённой книги. Поднёс зажигалку, щёлкнул. Пламя задуло. Он щёлкнул ещё. Пламя снова задуло.

Гарин рассмеялся, откинул голову на ствол осины и бессильно тюкнул по нему. Разжал пальцы. Зажигалка выпала из рук. Он хотел отшвырнуть к чертям и эту жёлто-коричневую страницу, но профиль белого розовоглазого ворона остановил его. Он скосил взгляд на страницу. Там был изображён ритуал обращения к ворону за помощью. Просящий должен был нарисовать на земле круг, вписать в него равносторонний треугольник, положить в один угол подарок ворону, в другой угол накапать крови белой вороны, в третьем углу сесть самому.

«Сокровище, положим, у меня есть…»

Засмеявшись над собой, Гарин вытянул из кармана мешочек с супержемчужиной. Вынул жемчужину. Она была прекрасна. Серое небо, голые ветви осины и бородатое некрасивое лицо Гарина отразились в ней.

— Сокровище! — Гарин показал жемчужину небу.

«Вот с кровью белой вороны — проблема…»

Он усмехнулся, снова тюкнув замёрзшим затылком по мёрзлому деревцу.

— Хотя погоди…

«Кровь белой вороны? Я же недавно вытирал её».

Он порылся по карманам и достал платок с бабочками, весь ещё влажный от крови Цбюхрр.

— Она и есть белая ворона. Настоящая!

Он поднёс окровавленный платок к носу, понюхал. Пахло кровью.

— Вот. И это есть! Ну что, доктор, попросим волшебную птицу?

Он хотел расхохотаться, но сил на это уже не осталось, и он закашлялся. Невыпущенный смех заставил его подняться с земли.

— Давай, давай, давай! Проси, доктор, проси!

Отшвырнув листок и держа в руках жемчужину и платок, он огляделся, увидел рядом небольшую поляну, припорошенную снегом. Двинулся туда из последних сил и, посмеиваясь, протоптал на ней окружность. Протоптал и треугольник внутри, бормоча: «Проси, доктор, проси». Положил в один угол треугольника жемчужину, в другой — окровавленный платок, а к третьему подошёл и рухнул, сел, поджимая ноги по-восточному, хватая себя за титановые берцовые кости: