Владимир Сорокин - Доктор Гарин

Он раскрыл нож, сверкнувший роскошным лезвием.

«А нож почему не взяли? Железо! А, это не их! Фантастика!»

Он сложил нож, сунул в карман. И беловоронья книга так же благополучно лежала в другом кармане халата.

— Чудо моё!

Он поцеловал железный оклад, сунул книгу в сумку. В халате не оказалось только зажигалки. Гарин кинул пустой халат на кучу и поклонился ему:

— Спасибо тебе, халат!

Он порылся ещё в кучах и вместе с полезными мелочами нашёл вдруг то, что обожгло его идеей, да такой, что, осознав её во всей полноте, он присел на убогий пол. Гарин держал в руках пару коротких лыж-самоходов. На таких перемещались в горах люди, не умеющие ездить на горных лыжах.

«Дамы полнотелые, бюргеры престарелые, детишки-шебуршишки…»

Он надел лыжи на боты, застегнул, кряхтя встал. Нажал на лыжи ступнями. И они поползли по корявому полу! Гарин отклонился назад. Лыжи остановились. Ещё раз попробовал. И ещё.

Лыжи работали. Они были широкие, короткие, меньше метра. И удобные. Очень!

«А что? Если они меня до зимы не отпустят? Болото замёрзнет. И дёрнуть отсюда! Навострить лыжи! А?»

— Отпустят они меня до зимы? — спросил он у собачки.

Большеголовая собачка молчала.

— Ни хрена не отпустят! А зима тут скоро наступит, глазом не моргнёшь.

Он стал совать лыжи в сумку, но те не влезали.

— Чёрт! — засуетился Гарин, но заворочалась дверная задвижка.

— Не судьба… — Гарин бросил лыжи на кучу. — Ладно, доктор, пойдём водой …

Заскрипели лубяные петли, дверь отворилась. Вошла Альбина, подошла вплотную, глянула сапфировыми глазками:

— Нашёл что?

— Полезное для лечения. Много! — Гарин застегнул сумку и потряс ею.

— Идти! — Она повернулась.

Гарин двинулся за ней.

Сентябрь начался бурно: работающие в упо стали сходить с ума, каждый по-своему. Сперва возникла бессмысленная, яростная драка стамесками за вторым алтайским столом, кончившаяся тремя покалеченными, одного из которых Гарину удалось вылечить. Двоих истекающих кровью черныши затолкали в трясину. Происшествие стало детонатором, и цех наполнился перманентными взрывами агрессивной неадекватности. Рассудительный зануда Миша, руководящий резкой шаблонов, вдруг стал требовать, чтобы каждый рисовал и резал сам, а не ждал от него образца. С навязчивого бормотания он перешёл на крик, повторяя: «Режь, дубина, режь, скотина!», потом стал распускать руки, отвешивая всем затрещины, затем просто стал драться и впал в истерику. Его связали, отвели к Гарину. Лёжа на кушетке, он продолжал вопить: «Режь, дубина, режь, скотина!», плюясь в доктора; на губах у Миши выступила пена. У Гарина не было ни транквилизаторов, ни антидепрессантов. Он нашёл узкую рубаху, намочил её, и вдвоём с Альбиной они натянули её на Мишу, связали рукава. Миша плевался и рычал. Когда рубаха высохла, он слегка успокоился, Гарин засунул ему в рот две таблетки снотворного, и Миша заснул. Он проспал сутки, его распеленали, отвели в цех, но, едва завидя деревяшки и русскую бригаду, он снова впал в истерику и вспомнил «дубину-скотину». Гарин не смог его отстоять. Удар молота навсегда успокоил Мишу. Затем тронулся рассудком бородатый балабол Сидор. Ему стало казаться, что черныши урезают пайку и недоливают похлёбки. Сидор поднял крик на кухне, стал отнимать еду у других, его избили, и он впал в продолжительную истерику, вопя и махая пустой чашкой. Надсмотрщик замахнулся на него киянкой, но Сидор швырнул в него чашку, выскочил на прогулочный помост, перевернул стол с сигаретами, кинулся в болото и яростно поплыл по трясине, бормоча: «Ядрён-батон!» Но далеко уплыть ему не удалось. Спасаясь от засасывающей стихии, шлёпая руками, он добрался до решётки-уборной, вскарабкался, вопя, запрыгал по ней. Здесь его настигли толстобрюхие надсмотрщики и обрушили на несчастного град деревянных ударов. Сорвавшись в одну из ячеек решётки, Сидор вопил: «Ядрён-батон!», борясь со смертью, выныривая в болотной жиже и экскрементах, но беспощадные молотки заколотили его в трясину.

Смерть товарищей тяжело подействовала на заключённых. Китайцы, алтайцы и монголы перешли на крик, отказываясь работать. Большинство русских впали в оцепенение, многие рыдали. В упо появился двухожерельный с охраной, вооружённой каменными топорами. Недолго думая, он взял топор и зверским ударом пригвоздил голову китайца к столу. Остальных загнали в барак. Альбина перевела всем слова начальства: если зэки не будут нормально работать, каждый день начнут убивать по одному человеку.

После недолгого отдыха заключённых накормили и отправили в цех.

Китайцы взялись за деревяшки, монголы и алтайцы скорее делали вид, что работают. Русские работали, молясь и обливаясь слезами. Второй стол больше молился, остальные два плакали. Каждый просился к доктору, жалуясь на разные болезни. Гарин помогал им как мог. Но четверо впали в настоящую кататонию, съежившись за столом как восковые скульптуры. На удары киянкой они не реагировали. Черныши вынесли их из цеха и побросали в болото.

Гарин выбился из сил, леча и успокаивая. В приёмном кабинете Альбина безропотно помогала ему, но снаружи вела себя как черныши: грубо приказывала, заставляла чистить столы. Вместе с опилками Гарину приходилось стирать со столов кровь и слёзы. С людьми происходило что-то вроде коллективного психоза, но у каждого он проявлялся по-своему. Таблетки снотворного быстро кончились, с ними иссякла надежда на возвращение цеха в прежнее «нормальное» русло. Норму никто не выполнял. Черныши терпели это недолго. Начались показательные казни нерадивых. Когда люди выходили на прогулку-перекур, очередную жертву хватали, тащили и заколачивали в трясину. Для устрашения черныши использовали огромный деревянный молот, настоящую колоду с рукоятью. От одного её удара человек, словно гвоздь, входил в проклятую трясину.

Ряды цеховиков редели с каждым днём. В конце месяца ударили первые заморозки, уничтожив ненавистный гнус, но сковавшие всех холодом. Однако у чернышей оказалось всё предусмотрено: зэкам выдали ватники, ватные штаны и валенки. От последних Гарин, естественно, отказался, оставшись в ботах. А на ночь каждому заключённому теперь полагалась грелка — раскалённый в очаге булыжник. За ним становились в очередь, хватали ватными рукавами, тащили в барак, ложились на солому и, прижав эту грелку к ватному животу, засыпали.

Лёжа в обнимку с горячим валуном, уставший за день Гарин засыпал как убитый, и спал глубоко, без сновидений, wie ein Stein [56] Как камень (нем.). , как говаривали студенты во времена его берлинской учебы. Сумасшедшая жизнь у чернышей заставила его вспомнить ещё кое-что из времён студенчества. На втором курсе преподаватель общей хирургии впервые пригласил студентов-медиков «на купол» — в операционную, специально оборудованную прозрачным круглым потолком для наблюдения сверху за операциями. В тот день оперировали пациента с проникающим ранением в брюшную полость, крови и кала было много, некоторых студентов стало мутить. Тогда преподаватель, стоящий рядом, дал совет: