Кристина Далчер - Мастер-класс

— Никаких проблем, — успокоил он меня. Легко покачиваясь в его загорелой, мускулистой, натренированной теннисом руке, чертов «самсонит» выглядел так, словно был набит пухом. — Это твой?

— Нет, миссис Мунсон. — И я указала ему на пожилую женщину, которая так и не сумела закрыть разинутый от изумления рот с тех пор, как перед нами появился этот красавец мужчина. — Никак не ожидала, что увижу здесь знакомое лицо.

Александр Картмилл принадлежал к числу тех мужчин, которые хороши собой и прекрасно это знают. Совсем недавно, всего лишь в минувшее воскресенье, я завтракала в обществе этого мужчины и имела возможность понаблюдать, как он прихорашивался и распускал передо мной хвост чуть ли не между каждыми двумя глотками своего декаф-капучино, пока Малколм талдычил о том, кто на прошлой неделе у кого выиграл.

— Я сюда всего на неделю приехал. По чисто врачебным делам, — сказал Алекс и подал свободную руку миссис Мунсон, чтобы та могла опереться.

И мы все вместе продолжили свой путь к административному зданию, тень от которого с каждой секундой становилась все длиннее. Алексу, по-моему, было лет сорок. А может, и пятьдесят или, наоборот, всего тридцать с хвостиком — некоторые мужчины так здорово выглядят, что возраст у них на глаз ну никак не определишь. Мужчины вообще меняются иначе, чем мы, женщины; они не испытывают таких гормональных скачков, отвратительно сказывающихся на сексуальной жизни; и волосы у них не начинают расти там, где не нужно; и они не следят с таким ужасом, как их талия утолщается настолько, что практически перестает существовать. Алекс любезно предложил и наши чемоданы тоже втащить на крыльцо, но я сразу же решительно отказалась и, поблагодарив его, взялась за ручку своего чемодана; то же самое сделала и Руби Джо.

Потом, чуть отступив, она шепнула мне на ухо:

— Не нравится он мне, Елена.

— И мне тоже.

И особенно мне не нравилось то, что у Алекса не возникло на лице ни капли удивления, когда он узнал в новоприбывшей учительнице меня.

Алекс оставил нас в вестибюле, одарив всех на прощанье мимолетной очаровательной улыбкой типа «да-да, я знаю, что хорош собой», и исчез столь же внезапно, как и появился тогда на заросшей сорняками дорожке. А мы трое вошли в просторную теплую приемную, старательно обставленную так, чтобы хоть немного уменьшить ее размеры и сделать уютней, дабы посетители могли чувствовать себя «почти как дома». Обтянутые ситцем широкие кресла и полированные деревянные столики существенно уменьшали пространство, а простые светильники с самыми обыкновенными лампочками светились приятным желтоватым светом, а не тем жестким бело-голубым, который чаще всего встречается в современных офисах, буквально вымывая краски из лиц людей, так что они начинают походить на недельной давности трупы. Несколько полированных дубовых дверей вели из приемной в кабинеты персонала. В воздухе витали ароматы лимонной полироли и ароматической смеси из сухих цветочных лепестков.

Если бы я не была такой чертовски усталой и не была одета в мятые шмотки после двадцати восьми часов езды в автобусе, я бы решила, что оказалась в том клубе высокопоставленных дам «Дюпон-Сёркл», который впоследствии превратился в Серебряную школу имени Давенпорта. Однако этот красивый холл как-то не вязался с нестрижеными зелеными изгородями и заброшенными игровыми площадками, которые мы видели, направляясь сюда, а также с той заросшей дорожкой, по которой мы шли от ворот.

— Очень мило, — заметила, озираясь, миссис Мунсон, и Руби Джо скептически хмыкнула — точно так же, как при виде Алекса. По их реакции, пожалуй, невозможно было сразу определить, кто из них шестидесятипятилетняя старуха, а кто девчонка, всего год назад окончившая магистратуру.

Ближайшая к нам дверь распахнулась, и оттуда вышла какая-то маленькая женщина. То, как она была одета, вполне могло служить первой подсказкой, свидетельствовавшей о том, что здесь происходит нечто весьма странное; второй подсказкой оказалась женщина-гора, возвышавшаяся за рабочим столом в глубине кабинета.

Обе женщины были облачены в некую униформу — серая юбка и серый жакет, — уже знакомую мне: такая же форма была на представителях компании «Достойная семья», а также на миссис Флауэрс и миссис Паркс, с которыми мы имели удовольствие общаться вчера утром. Одежда на обеих женщинах — маленькой и большой — сидела просто отвратительно и совершенно им не подходила. На маленькой она висела мешком, а ее смуглой коже придавала болезненный желтоватый оттенок; на большой — той, что сидела за столом, — жакет с трудом сходился на пышной груди, и противный серый цвет делал ее рыхлое бледное лицо еще более бледным. Короче, зрелище было весьма печальное: крайне неудачная одежда для женщин, которые и без того выглядели какими-то несчастливыми.

— Мисс Грей, — представилась маленькая, но сказала это как бы в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь. Ну, естественно, Грей [34] Gray ( англ .) — серый. , — подумала я. — Вещи можно оставить здесь, пока вы будете проходить техническую обработку. — Обработку! Как тунцы на рыбоконсервном заводе!

Нас по очереди стали вызывать в кабинет. Миссис Мунсон пошла первой, пробыла там минут десять и вышла с охапкой серой одежды в руках и таким выражением на лице, словно она никак не может поверить в реальность происходящего. Мисс Грей велела ей подождать и вызвала на обработку Руби Джо.

— Что это? — спросила я, мотнув головой в сторону одежды цвета помоев.

— Вы не поверите, если я вам скажу, — тихо ответила миссис Мунсон и выразительно скосила глаза в сторону мелкой мисс Грей, стоявшей у дубовых дверей на страже.

Так что мы обе замолчали и сидели тихо, пока еще через десять минут из кабинета не выскользнула Руби Джо и тоже с охапкой жуткой одежды, но с иным выражением на лице: создавалось впечатление, словно все это она уже видела раньше, а потому ничуть не удивлена. Мисс Грей, держа в руках список, выкликнула мое имя, и наступила моя очередь общаться с миссис Андервуд.

Правда, наш с ней разговор несколько затянулся и длился явно больше десяти минут — возможно, из-за обручального кольца на моем безымянном пальце; возможно, из-за того, что миссис Андервуд никак не могла уяснить, каким образом я могу быть здесь использована; возможно, из-за того, что я сразу же спросила у нее о Фредди.

— Вы замужем, — сказала она, и это явно не было вопросом, хотя я подозревала, что голос у нее всегда такой же ровный и монотонный, как эти канзасские равнины, даже когда она возбуждена. Впрочем, у меня возникли серьезные сомнения в том, что Марта Андервуд, магистр образования, вообще когда-либо по-настоящему возбуждалась.