Кристина Далчер - Мастер-класс

Ожидая, пока вымоются Лисса и Руби Джо, я ознакомилась с «Информационным листком», оставленным на круглом обеденном столе.

Ничего удивительного: это оказался, по сути дела, просто список правил.

— У них тут все запирают уже в девять вечера, — рассказывала я потом своим соседкам по комнате, которые вскоре стали для меня самыми близкими подругами. — У главной двери постоянно есть охрана. А все запасные выходы — и это особо подчеркнуто — снабжены сигнализацией, которая тут же включится, если кому-то из учителей взбредет в голову выйти погулять. Что за хренотень, черт побери?

Вряд ли бранные слова были так уж неприятны нашей пожилой Лиссе, потому что она бодро откликнулась из ванной:

— Хренотень — это точно!

— Погодите, там дальше еще интересней, — и я зачитала вслух: — «Обитатели каждого факультетского здания должны придерживаться того этажа, который подобран в соответствии с их половой принадлежностью. Никаких исключений не допускается. Все жилища снабжены датчиками задымления. Курить строго запрещено».

— Так где же нам курить? — удивилась Лисса.

— Очевидно, нигде. — И я еще раз перелистала все пять страниц «Информационного листка». — Здесь ничего не говорится насчет места для курения. Да, и алкоголь, между прочим, тоже ни-ни. Возможно, именно его-то эти два Шалтай-Болтая и пытались в нашем багаже отыскать.

Руби Джо хихикнула.

— Что такое?

— Я тебе потом расскажу. — В глазах у нее светилось коварство. — Ну, чего там еще нам нельзя? Может, нас ждет солдатская стрижка под ноль?

— Больше пока ничего. Только расписание занятий, — сказала я. — Да, и мы обязаны постоянно носить форму. Снимать ее разрешается только у себя «на квартире». «На квартире»! Боже мой! — Я прочитала им вслух еще несколько цитат из «листка» — сплошные грозные директивы: «вы обязаны», «вы должны» и «вы не должны». И нигде мне не встретилось ни одного слова «пожалуйста».

Двадцать четыре часа назад мы с Руби Джо ехали в автобусе, перебрасываясь шутками и постепенно перемещаясь поближе к кабине водителя и подальше от туалета с его отвратительными запахами мочи и дезинфектанта, насколько, конечно, нам могли позволить размеры нашего «рысака» и количество освобождавшихся мест. А сорок восемь часов назад я ела жареного цыпленка и пила искристое испанское вино, и мой муж вовсю притворялся, что в его блестящем семействе все в полном порядке.

Сейчас я чувствовала себя далеко не блестяще. Особенно когда сменила свое мягкое синее платье из джерси на мерзкую серую форму. Юбка и жакет сидели отвратительно, оказались страшно тяжелыми, а грубая ткань раздражала кожу.

— Да грошовые они, эти шмотки, сразу же видно! — возмутилась Руби Джо.

Но я уже почти забыла о грошовых шмотках. Голова моя была полна поистине «стодолларовых» мыслей, начиная с того, сколь сильно, должно быть, Энн меня сейчас ненавидит, и кончая тем, какое именно временное помешательство заставило меня собрать свои вещи, сесть в тот жуткий автобус и ехать через полстраны, не имея ни малейшего представления о том, во что я могу вляпаться.

Возможно, все матери полусумасшедшие. Возможно, это часть той сделки, которую мы заключаем, когда решаем позволить своему телу стать вместилищем и питательной средой для растущего ребенка; когда лежим, широко раздвинув ноги, и наши внутренности скручиваются узлом от боли; когда мы без конца тужимся, тужимся, тужимся, и нам уже начинает казаться, что силы совсем кончились; когда мы много ночей подряд бодрствуем, устроившись в кресле-качалке или на козетке возле рожденного нами крошечного существа, и покрываемся испариной при малейших изменениях в его аппетите, весе или температуре его тела.

Да, я совершила безумный поступок, приехав сюда. Но не менее безумный поступок я совершила бы, оставшись дома.

И теперь, так или иначе, выбора у меня не было.

Мы надели пальто и снова потащились по пустому коридору к выходу, мимо уже знакомых нам Шалтай-Болтаев. Если выбор сделан, все прочие варианты значения не имеют.

В столовую мы вошли последними. Там уже было полно народу, и миссис Андервуд посмотрела на нас весьма сердито, хотя когда я глянула на часы, то оказалось, что мы опоздали максимум на пять минут. Человек пятнадцать — мужчины и женщины в серой форме — уже сидели за столами; за каждый столик садились четверо. Две пожилые уборщицы поспешно принялись вытаскивать для нас дополнительные стулья из-за того стола в передней части столовой, откуда миссис Андервуд и мисс Грей вели наблюдение за всем помещением. Для детей — их было более сотни — были поставлены длинные скамьи без спинок, на которых они сидели довольно тесно, уставившись в стоявшие перед ними тарелки.

Перед глазами у меня мелькали тысячи, десятки тысяч сценок, виденных мной ранее в школьных кафетериях. Эти воспоминания перетекали одно в другое, точно смонтированные куски клипа: вот третьеклассники сдирают с бутербродов ломтики копченой болонской колбасы, съедают их, свернув трубочкой, а в хлебном мякише проедают дырку; вот баскетболисты из команды старшеклассников, продолжая одной рукой стучать по мячу, успевают одновременно откусывать чудовищные куски от больших красных яблок; вот компания местных умников, «яйцеголовых», устроилась поодаль от остальных, разбирая какое-то сложное алгебраическое уравнение; а вот неизбежные драки с использованием реквизита, принесенного для уроков домоводства.

Мне были так хорошо известны все звуки и запахи школьных столовых, что одного лишь взгляда на столовую государственной школы № 46 оказалось достаточно, чтобы понять: здесь все иначе, все здесь как-то неправильно.

Какой-то мужчина, худой, хрупкий и чуть ли не горбатый, согнулся над своей тарелкой, но глаза его так и шныряли туда-сюда — казалось, он следил за поединком стремительно движущихся теннисистов. Когда он поднял руку с зажатой в ней вилкой, я обратила внимание, что на руке у него всего три пальца. Рядом с ним сидела женщина с густыми черными волосами, в которых виднелись седые пряди. На губе у нее был заметный шрам, явно оставшийся после операции по устранению «волчьей пасти». Если не считать этого шрама, она была очень красива.

Среди обедающих были толстые мужчины и лысеющие женщины, люди с уродливыми крючковатыми носами и скошенными подбородками. А в дальнем углу четверо молодых людей, на лицах которых еще сохранились шрамы от многочисленных юношеских прыщей, о чем-то шептались, близко склонившись друг к другу, но моментально выпрямились и умолкли, когда миссис Андервуд попала в них испепеляющей молнией своего взгляда. Рядом с нашим столом виднелись колеса автоматического инвалидного кресла.