Кристина Далчер - Мастер-класс

— Господи! — сказала я пустой стене нашей квартиры, продолжая блуждать взглядом по странице и зачитывая вслух. — Доктор. Профессор. Судья. Университет Джона Хопкинса. Гарвард. Корнелл. Принстон. Колумбия. — Почти все авторы были, разумеется, мужчинами; имя одной-единственной особы женского пола было приведено лишь в разделе « Точка зрения женщин». Это была «миссис N из Хобокена».

Я вернулась к первым страницам книги. Копия Лиссы была старой, пожелтевшей от времени, с обтрепанными краями страниц. Указанная статья на странице 460 была относительно короткой, около тридцати страниц; это был, собственно, текст доклада, сделанного летом 1912 года на первом Международном конгрессе по евгенике. И собирались эти господа не в лесу, не в глуши, не в маленьком городишке, затерявшемся среди безлюдных просторов, а в Лондоне. Я быстро просмотрела оглавление, чувствуя, что рот мой непроизвольно открывается все шире и шире: необходимость получения особых знаний и навыков до того, как семья соберется произвести на свет потомство; новое общественное сознание; здоровая и здравомыслящая семья; влияние отдельных рас на историю человечества. Все это читалось как нечто, написанное во времена Третьего рейха, но к Германии авторы этого труда отношения не имели. Это были французы, англичане, итальянцы, бельгийцы.

И восемь американцев.

Пальцы мои так и летали, перебирая хрупкие страницы и спеша вернуться к той главе, с которой я начала чтение. Там имелся еще один список — десять нечетких черных цепочек слов под общим заголовком:

СРЕДСТВА

Особенно мне бросилась в глаза строка номер восемь. Да, этот несчастливый, дурно пахнущий номер восемь выглядел совсем уж жутко.

Я не социолог. Я ни черта не разбираюсь ни в экономике, ни в понятии «рабочая сила», ни в управлении динамикой народонаселения. Однако мне известно о существовании приютов для животных. Любой матери, у которой есть пара маленьких девочек, умирающих от желания завести щенка, такие вещи известны.

Эвтаназия

Именно так поступают с нежелательной (или ставшей ненужной) собакой. По-моему, я сказала это вслух — не знаю.

Мир вокруг меня снова начал медленно вращаться, набирая обороты. Мне казалось, что я одновременно пьяна и чрезмерно возбуждена; к горлу подступала тошнота. И в итоге я действительно рухнула навзничь, но, увы, не в кресло, а гулко стукнувшись затылком о твердый плиточный пол нашей кухни.

ТОГДА:

Малколм даже слышать о собаке не хотел. Он вообще не питал ни малейшего интереса к общению с собакой, а кроме того, его беспокоила возможность появления блох и неудобства, связанные с обязательными ежедневными прогулками. Но я, — можно сказать, у Малколма за спиной — все-таки повезла Энн и Фредди в местный собачий приют.

Это была одна из главных моих ошибок.

Внутри помещения размером с не слишком просторный амбар стояли многочисленные ряды клеток-переносок, и все это были временные — а в особых случаях и «чрезвычайно временные» — убежища, которые никак не могли служить домом для нормальных животных. Пока Энн и Фредди бегали туда-сюда по коридору в поисках пушистых маленьких щеночков с большими глазами и толстыми лапами, еще не успевших вырасти, я пересчитывала питбулей и тощих гончих, которые просто стали не нужны хозяевам (или — что случалось гораздо чаще — которых нашли в лесу умирающими от голода), поскольку потеряли нюх или зрение, а также уличных собак с выступающими из-под кожи ребрами. Там были старые заросшие шерстью лабрадоры, некогда красивые немецкие овчарки с выразительными глазами, которые, казалось, молили: Не бейте меня! Пожалуйста, не пинайте меня ногами ! — стоило им услышать, как каблучки моих туфель цокают по цементному полу. Отовсюду доносился лай, пронзительный визг, жалобный скулеж. На одной табличке было написано: Квини [46] Queenie ( англ .) — королева. . Двенадцать лет. Дополнительной информации не имеется .

Квини. Кто-то однажды назвал эту собаку Квини!

А потом королева была свергнута с престола.

— Но здесь нет ни одного щенка! — обиженно заявила Энн. — Как это так, мам, что здесь совсем нет щенят? — Всего за несколько минут она успела перейти от возбужденно-восторженного состояния к раздражению и скуке и в итоге убралась в приемную, где и сидела, скрестив руки и нахмурившись, как это бывает, когда весь день в субботу идет дождь и нечем заняться. — Хоть бы одна-единственная хорошая собака попалась!

В общем-то, Энн была права. Хороших собак там действительно не было, во всяком случае, настолько хороших, какие обычно нужны людям. Я взяла Фредди за руку и повела ее прочь, чтобы больше не видеть ту овчарку, страшно уставшую от этой жизни и, по всей видимости, от бесконечных пинков.

Надо было мне пораньше оттуда уйти.

В коридор вдруг вошла какая-то молодая женщина. Причем вошла она через дверь, на которой было написано: Только для сотрудников . Она открыла задвижку на клетке Квини, прицепила поводок к ее ошейнику и спросила:

— Ну что, девочка, пойдем погуляем?

Квини, несмотря на свои старые усталые лапы, выразила полную готовность прогуляться. У нее даже глаза заблестели.

— Иногда, — сказала вдруг эта женщина, — я свою работу попросту ненавижу!

Ну так устройся в другое место , — с некоторым раздражением подумала я. Но вслух сказала:

— Вы не любите собак?

— Смеетесь? Я собак просто обожаю. А не нравится мне вот что: сегодня утром к нам привезли еще десять. А у нас уже ни места, ни денег. Впрочем, денег у нас никогда и не было достаточно. А Квини здесь дольше всех прожила.

Я смотрела, как они уходят, и вся жизнь Квини вдруг возникла передо мной словно в ярком свете прожектора. Новорожденная Квини с удовольствием сосала молоко, уютно устроившись у матери под боком вместе со своими братьями и сестрами. Каталась в траве, в которой тонули ее, тогда еще коротенькие, лапки. Грелась на солнышке. Играла с мячиком и с какой-то пищалкой из толстой резины, в которую обычно кладут немного арахисового масла. Ее возили на автомобиле, и она высовывалась из окна, нюхая воздух, со свистом пролетавший мимо. А потом однажды случилась беда. Квини, опустив голову и свернувшись клубком, лежала в углу, понимая, что оплошала; она ведь знала, что нельзя писать на хозяйский ковер, но, что поделаешь, не сдержалась. И тогда ее отвели в этот стерильный, пахнущий хлоркой приют, и она послушно сидела, пока ее молодой хозяин заполнял и подписывал разные документы. А потом она увидела в окно, как он, тот, кто когда-то с гордостью назвал ее Квини, сел в машину и уехал.

Плакать за рулем мне было никак нельзя, и я сдерживалась из последних сил. Но довольно резко велела Энн заткнуться, когда она стала ныть и жаловаться, что зря мы поехали смотреть на таких никчемушных собак. Слезы туманили мне глаза, и я плохо видела дорогу, а деревья на обочине и вовсе сливались в сплошное неразличимое пятно, хотя мне приходилось лавировать между машинами на запруженных трафиком улицах, поскольку уже близился час пик. Меня раздирало желание выть во весь голос, орать, ругаться нехорошими словами, и я не делала этого только потому, что на заднем сиденье, испуганно примолкнув, сидели обе мои дочери. Но едва мы свернули на нашу подъездную дорожку и я выпустила детей из машины, я тут же под каким-то вымышленным предлогом ринулась в ванную комнату, заперлась, включила воду на полную мощность и наконец разрыдалась. И рыдала подвывая до тех пор, пока не выплакала все слезы.