Кристина Далчер - Мастер-класс

Хорошо. Скоро я встану и попробую отсюда выбраться. Отопру этот чертов замок. Сейчас-сейчас, я только еще чуточку отдохну…

Да вставай же ты, чтоб тебя черти съели!

Да-да, сейчас. Еще несколько минуточек, и я непременно встану. Только сперва придется немного полежать с закрытыми глазами и приказать этой тошноте убраться прочь.

Вставай. Ну! Сейчас же!

Две стороны моего «я» яростно сражались друг с другом, я-женщина и я-мать, то есть сама я и та часть меня, от которой я добровольно отказалась, родив своих дочерей. Мне казалось, что женщина во мне побеждала, хотя и мать тоже не сдавалась. И вряд ли она была готова проиграть.

Ну ладно. Я попробую.

Молодец, хорошая девочка.

Малколм, конечно, вычистил мою ванную комнату, унес оттуда абсолютно все. Но кое о чем он, как и большинство мужчин, даже не подозревал, хотя подобные вещи известны каждой женщине. Я, например, точно знала, что в уголке шкафчика всегда можно найти заколку или шпильку для волос; они забиваются в какую-нибудь трещинку и в темноте совершенно незаметны. Я любила их пересчитывать, когда находила. Одна, две…

Красная заколка, синяя заколка.

У меня они не красные и не синие, а светлые, полностью соответствующие светлому интерьеру моей ванной комнаты. Стоя на коленях, я старательно ощупывала гладкие днища ящичков в поисках любой затерявшейся шпильки. Мне не нужно было их пересчитывать. Мне была нужна всего одна.

Продолжай искать!

И я продолжила, но не сразу. Сперва меня вырвало, вывернуло наизнанку смесью воды и клюквенного сока, которую я как-то ухитрялась до сих пор в себе удерживать. А потом я снова принялась искать, пока не нашла. Одинокая заколка для волос обнаружилась во втором ящике снизу; она застряла в щели между стенкой и днищем. Я извлекла ее и подняла вверх, точно гребаный олимпийский факел.

Десять минут спустя я представляла собой нечто потное и бесформенное, жалкой лепешкой растекшееся по деревянному полу возле двери. Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина, слышался лишь бешеный стук моего сердца. И я совершенно не могла дышать.

Дыши, дыши! Подумай о Фредди, подумай об Энн! И дыши! Ты должна дышать !

Должна, но ничего не получалось. Воздух поступал в мои легкие крошечными порциями, каких было бы мало даже птичке. И тут до меня донеслось знакомое мурлыканье автомобильного двигателя — сперва в отдалении, затем все ближе и ближе. Все ясно: Малколм вернулся. И я до некоторой степени даже благодарна была за этот извинительный предлог, позволивший мне уползти обратно в постель и спрятаться под простынями.

Сегодня ночью мне снились сны.

Я находилась в какой-то маленькой комнатке, где пахло подгоревшим кофе и лекарствами, а мужчины в белых халатах тянули меня за ноги в разные стороны, вывихивая мне суставы и заставляя буквально вопить от боли. Справа и слева от меня танцевали, взявшись за руки, какие-то девушки в синих плиссированных юбках. В одной из них я узнала Ому. А остальные — это мои дочери, Джуди Грин, Розария Дельгадо и Мэри Рипли. У всех девушек лица были человеческие, а тела лисьи. Или, может, наоборот.

В дальнем конце комнаты виднелась какая-то дверь, то ли полуоткрытая, то ли полузакрытая. Стакан наполовину пуст или наполовину полон ? — таков старинный философский вопрос. И одна часть моего «я» отвечала: «полон», а другая — «пуст». Так и с этой дверью: моя женская часть считала ее закрытой, а вторая, материнская, твердила, что она открыта. Фредди вдруг заплакала, а Джуди Грин быстро поднесла к моему горлу что-то острое и сверкающее.

Затем в комнату вошли Лисса и Руби Джо и разошлись в разные стороны, чтобы по очереди наклоняться ко мне и шептать:

Это было не совсем принуждение.

Там ведь и без согласия не обошлось.

Большинство людей ничего об этом не знают.

А тем, кто знает, это безразлично.

Потом вперед вышла Джуди, в ее глазах я читала обвинение: Вы ведь знали, что результаты тестов были подменены, ведь знали, правда ?

Нет. Нет, я не знала. Мои губы и язык старались вытолкнуть нужные слова, но изо рта не вылетало ни звука. Кто-то отнял у меня ту часть, что дает нам способность говорить.

Там они часто делают нам больно. Мне они много раз делали больно, а скоро будут делать больно и вашей дочери тоже .

И передо мной стали возникать безобразные картины. Я видела того толстяка-охранника из школы № 46. Видела, как поворачивается ключ в замке, как вываливаются из гнезд крепежные болты. Видела, как шагают по деревянным половицам тяжелые черные ботинки. Видела, как толстые грязные руки судорожно расстегивают молнии и пуговицы…

И слышала ужасные звуки: хриплое звериное рычание и тоненький жалобный голосок, слабое «нет!», смолкшее, когда потная ладонь накрыла девичий рот; слышала шуршание простыней и резкий звук пощечины, после которого все словно замерло.

Я слышала эти «нет», «НЕТ!» и «НЕТ!!!». А потом не стало слышно ничего. До меня доносились лишь заглушенные подушкой стоны и то единственное слово, которое каждый произносит, когда ему становится совсем уж невмоготу. Мама! Мамочка ! Нет, не «боже мой», не «дух святой», а мама.

Только мама может спасти. И тогда я вдруг услышала свой собственный голос, не только оживший, но и ставший гораздо сильнее: Не смейте! Не смейте прикасаться к моей девочке !

Проснувшись, я сразу почувствовала, что у меня болит все тело. Прямо в глаза мне било яркое ноябрьское солнце, и я прищурилась. На прикроватном столике по-прежнему стоял поднос с той же книгой и кроссвордом, но на нем появилась очередная бутылка воды, а вместо киша — холодный сэндвич с жареным сыром. Откуда-то снаружи доносился звон церковных колоколов, и я догадалась, что наступило воскресное утро.

Значит, я проспала — или пробыла без сознания — шестнадцать часов подряд.

Наверное, можно было бы даже попытаться решить этот кроссворд — все-таки возможность отвлечься. Но нет. Слишком много умственных усилий. Я взяла в руки книгу Стайрона и решила немного почитать. Начало там, по крайней мере, не депрессивное, и, возможно, я перестану думать о том, что я заперта в этой комнате, тогда как весь остальной мир одевается, готовясь идти к воскресной службе, и предвкушает вечеринки с шампанским.

Стайрон так и остался лежать у меня на коленях, потому что мне снова потребовалось время, чтобы прийти в себя. Кто же мог знать, что столь простое действие отнимет у меня столько сил? Протянуть руку, взять книгу, положить ее себе на живот — каждое из этих движений буквально высасывало из меня энергию, а ее у меня и так почти не осталось.

Наверное, я умираю, подумала я. Нет. Процесс умирания длителен и пассивен. А меня явно кто-то активно убивал.