Элис Бродвей - Вспышка

Последние слова Руфь произносит хрипло, с усилием. Отдохнув и сделав глоток воды, она продолжает:

– Я была совсем маленькой, младше тебя, и потому воспоминания о тех днях словно подёрнуты дымкой. Но кое-что я помню очень ясно. Сейнтстоун был нашим домом, и мы никуда не собирались уходить. Мы верили, что пустые и отмеченные могут жить рядом, мирно и честно. Когда же закон был принят – совершенно неожиданно! – мы взбунтовались. Наивные… мы и думать не могли, что отмеченные предусмотрели такой поворот.

Дрожащей рукой Руфь обводит комнату, показывая на ящички.

– Наше сопротивление было жестоко подавлено. Я видела, как наш сосед отказался уезжать, вышел против отмеченных – его избили, проломили голову. Я не бросилась на его защиту, я убежала, скрылась прежде, чем он свалился под градом ударов.

«Всё это ложь, обыкновенное враньё», – думаю я. Пустые сами хотели уйти. Они сами хотели жить отдельно. Это они устроили восстание, они напали на нас – так сказано в музее!

– В тот день погибло очень много мужчин, женщин и детей. Всех, кто не успел скрыться, убили. Лишь некоторым удалось бежать и добраться сюда. Многие годы я удивлялась, почему нас не преследовали? Почему не убили всех сразу? – Мгновение Руфь пристально вглядывается мне в лицо, а потом отвечает на свой вопрос: – Однажды я поняла. Это был очень дальновидный ход. Нам оставили жизнь, потому что мы нужны отмеченным. Нас пощадили, чтобы было кого ненавидеть, – с горькой улыбкой завершает Руфь.

– Вот так в Фетерстоун пришла вторая волна поселенцев. – Руфь снова показывает на ящички. – Здесь всё, что нам удалось спасти. Память о погибших, которые навечно остались в Сейнтстоуне. В каждой шкатулке крошечные сувениры, воспоминания о родных и друзьях.

Я молча оглядываю полки, тщетно пытаясь сосчитать шкатулки и ящички. Сколько же их? Заговорить я не решаюсь. Да и что тут скажешь! Что отвечать, когда тебе в лицо бросают такую чудовищную ложь?! Всё это неправда. Хитрая паутина вранья! Что же ещё?

– Фетерстоун основала Белия. В этом сходятся и наши, и твои легенды. Тогда это был маленький городок, куда бежали пустые, спасаясь от жестокости вашей королевы Мории. После истребления поселение за ночь выросло в три раза. Здесь приняли всех. Никому не отказали. Вновь прибывшие принесли с собой горе и нужду, которых жители Фетерстоуна не знали прежде. Наши жизни были сломаны, а такие раны быстро не затягиваются. Спасшихся нужно было где-то поселить и чем-то кормить. Маленькому городку пришлось непросто. Мы искали помощи и принесли с собой один лишь голод.

Похоже, наш урок подходит к концу, а у меня ещё столько вопросов!

– В наших историях – только правда, Леора, – говорит Руфь, на секунду сжав мою руку. – Так же как и в твоих.

Тяжело опираясь на толстую палку, Руфь выбирается из-за стола и медленно ковыляет к двери.

– Руфь!

Она останавливается, но головы не поворачивает.

– Вы расскажете мне о маме? Ведь вы были с ней знакомы, правда?

На мгновение Руфь застывает, но почти сразу уходит, так и не обернувшись.

Первый урок окончен.

В небе угрожающе шепчутся тяжёлые грозовые тучи, воздух густой и вязкий. Я снимаю шаль и затягиваю её на талии, выставив голые руки на обозрение прохожим. Я понемногу учусь смотреть на себя со стороны, глазами пустых. Никогда не любовалась своим отражением в зеркале, но здесь я будто превращаюсь в чудовище. В Фетерстоуне никто не прочтёт моих знаков, как дома, и всё же я чувствую себя выставленной напоказ. Вот уж не думала, что рисунки на коже выдадут мои тайны, и чужаки узнают обо мне правду.

Руфь предложила мне работать наравне с жителями города, чтобы лучше понять их заботы, и у меня теплится надежда выяснить что-то важное для Лонгсайта. Однако неделя проходит скучно. Я тенью следую за Галл и во всём ей помогаю. Мы строим и белим забор, копаемся в огороде, вытаскивая из земли горстку мелких картофелин, которые относим в длинный сарай – хранилище для самых разных продуктов. Однажды нам доверяют испечь лепёшки, и я замечаю, что в мешке совсем мало муки.

– Скоро печь будет не из чего, – говорю я Галл, но она ничего не отвечает.

Каждый день жители выстраиваются в длинную очередь у прилавка, где выдают еду. В день можно получить немного вялых овощей – даже фруктов почти не осталось.

– Плохи наши дела, – говорит женщина у прилавка. – Если земля не даёт нам пищи, значит, мы виноваты. Или прокляты.

С последним словом она поднимает глаза и с упрёком смотрит на меня. Галл молча тянет меня в сторону. Я всё время прислушиваюсь, выискиваю крупицы сведений, которые заинтересуют Лонгсайта. Но если честно, мне просто нужна причина, чтобы не доверять пустым. Я ищу оправдание всем годам страха, оправдание своему будущему предательству. Я выросла в Сейнтстоуне, меня так просто не переубедишь.

На другой день нас зовут в городскую больницу помочь Тании. Я с удивлением и ужасом оглядываю пустое помещение. Здесь почти ничего нет, совсем мало лекарств и инструментов, не сравнить с Сейнтстоуном. Нет вакцин, нечем стерилизовать инструменты. Боюсь, что и настоящих врачей здесь нет.

Маленький мальчик задыхается в кашле, на его щеках пылает лихорадочный румянец, а глаза слезятся. Лекарь что-то взволнованно говорит отцу маленького пациента. Казалось бы, ничего страшного, всего лишь кашель, но в Фетерстоуне любая болезнь, даже обычная простуда, может обернуться смертью.

Конечно, Галл и не думает, чему посвятить жизнь. Здесь все слишком заняты – пытаются выжить.

Спустя несколько дней на завтрак подать совсем нечего.

Однажды утром, полусонная, с ноющим от голода животом, я засовываю ноги в ботинки и, вскрикнув, отдёргиваю правую ступню. Из перевёрнутого ботинка следом за острым белым камешком и лесным мусором вылетает тонкая полоска бумаги. Я успеваю спрятать её прежде, чем в комнату заглядывает Галл:

– Что-то случилось?

– Ничего. Камень попал в ботинок, – улыбаюсь я, ощупывая в кармане записку.

Надо прочесть её, но так, чтобы никто не заметил. Выходит, этот листок мне подсунул один из жителей Фетерстоуна? Кто-то знает, зачем я здесь.

В понедельник. Когда стемнеет.

Возле синего амбара будет гореть фонарь.