Виталий Забирко - День пришельца (сборник)

Имелось ли у амёбы горло, не знаю, но Василий своё надсадил изрядно и теперь хрипел, после каждого куплета прочищая горло порцией самогона. Уму непостижимо, сколько он мог выпить.

Я представил, как Ля-Ля пыталась со мной поздороваться, когда я пребывал в бессознательном состоянии, и мне стало неловко. А затем представил, что Ля-Ля была не одна, и мне стало совсем нехорошо.

– Лия с тобой была? – тихо поинтересовался я, потупив взгляд.

– Была.

– И что она сказала?

– Ничего. Посмотрела на тебя, покачала головой и ушла.

– Вот чёрт! – сорвался я и в сердцах стукнул кулаком по стойке бара.

Бармен подошёл ближе, извлёк из-под стойки секач и принялся большим пальцем проверять, насколько хорошо заточено лезвие.

– У нас не любят, когда местные начинают задираться, – хмуро сообщил он, не глядя на меня.

– Так я вроде бы ничего… – обескураженно пробормотал я.

– И я ничего, – кивнул бармен и указал секачом на столики. – Ты туда посмотри.

Я послушно оглянулся.

Троица минотавров развернулась на креслах и, набычившись, смотрела на меня налитыми кровью глазами. Периодически, со свистом, как из перегретых котлов, из их ноздрей и ушей вырывались струйки пара. Компания спрутов за двумя столиками перестала жестикулировать щупальцами, выкрасилась в единый грязно-серый цвет и теперь напоминала мрачную тучу, из которой зарницами надвигающейся грозы мигали большие белые глаза.

– Жить-то ты будешь, – многозначительно изрёк бармен, – вопрос как?

– Понял, – поспешно закивал я. – Извините, если что не так.

– Извинение принимается, – оттаял бармен. – Живи, – он спрятал секач под стойку, и на его лицо вернулась в меру угодливая улыбка. – Чего изволите-с?

Я неуверенно покрутил головой и всё же рискнул:

– Если позволите, мне бы хотелось задать ещё один вопрос…

Лицо бармена вновь помрачнело, но Ля-Ля его опередила:

– Задавай.

Я глубоко вздохнул, покосился на бармена и спросил:

– Ты не подскажешь, где сейчас Лия?

– Подскажу, – нараспев протянула Ля-Ля и хихикнула. – Она занята приготовлением к свадьбе.

Внутри у меня всё ухнуло.

– А…

– А это будет уже второй вопрос, – жёстко оборвал бармен, насупленно глядя на меня.

– Понял, – махнул я рукой. Мне стало всё равно, рубанёт ли он секачом меня по темечку или нет. Может, и к лучшему, если бы рубанул. – Ухожу…

Я слез с табурета.

– Правильно, – согласился бармен. – Топай.

– Злые вы, пришельцы, – сказал я на прощанье словами птеродактиля Ксенофонта, но удовольствия при этом не получил. Пусто было на душе. И одиноко…

Я отошёл от стойки бара и влился в разношёрстную толпу пришельцев, зачастую настолько диких форм, что ирреальность происходящего невольно ориентировала сознание на восприятие праздника как костюмированного карнавала. Разнообразные ракообразные, моллюски, млекопитающие, яйцекладущие, живородящие, двоякодышащие и прочие моноцефалы, бицефалы, полицефалы и даже безголовые перебрасывались репликами, выстраивались в очереди на аттракционы, совсем по-земному жевали жвачку, ели мороженое, шутили, смеялись, и во всей этой пёстрой многоликой толпе ощущалось приподнятое настроение большого праздника, объединяющего всех и вся в весёлой круговерти. Чужие здесь не только ходили, как гласила табличка на входе в Луна-парк, но и развлекались. Один я был неприкаянным и безрадостным. Чужим среди чужих.

– Лечу! – победно донеслось откуда-то сверху. – Я ле-чу-у-у!..

Я поднял голову и увидел парящего над Луна-парком на крылатом велосипеде старика Дитятькина. Пригнувшись к рулю, он с натугой давил на педали, с упорством первого воздухоплавателя преодолевая сопротивление воздуха. Обтянутые вощёной папиросной бумагой крылья трепетали, жиденькая борода Дитятькина развевалась за плечами, парусиновый пиджак и брюки с бельевыми прищепками на голенях надувались встречным ветром, но велосипед продвигался вперёд очень медленно. Летел Дитятькин невысоко, метрах в пятнадцати над головами толпы, однако внизу ветра не ощущалось, и, судя по одеждам пришельцев в подвесных гондолах колеса обозрения, ветра на пятидесятиметровой высоте тоже не было. Как будто старик летел в каком-то ином пространстве, а здесь присутствовало только его отражение. Чудеса инопланетной техники… Говорил мне что-то об этом Карла, но я так и не понял сути технологии.

– Как бы не свалился… – услышал я знакомое басовитое ворчание. – Как бы не разбился…

Протискиваясь сквозь толпу, по земле вслед за стариком Дитятькиным следовал пухлый мальчишка Кудесников. Глаз с парящего в вышине старика он не сводил.

– Вы таки достали дрынобулу? – спросил я.

Мальчишка досадливо отмахнулся и продолжил свой путь сквозь толпу, активно орудуя локтями и виляя толстым задом.

Интригующая тайна дрынобулы пробудила во мне любопытство, я попытался следовать за мальчишкой, но вскоре застрял в толпе и потерял Кудесникова из виду. То ли локти у меня были не такие острые, то ли задом не умел вилять, но меня основательно зажало между усеянным крупными шипами панцирем дородного трёхметрового звероящера с непропорционально маленькой змеиной головкой и выкрашенной в нежно-розовый цвет металлической бочкой на гусеничном ходу, с торчащими на консолях динамиками и телекамерами. Панцирь и устрашающие шипы звероящера были тёплыми и мягкими, как подушка, зато нежно-розовая металлическая бочка оказалась холоднее льда, и её борта покрывала изморозь.

– Прощу прошения… – басили динамики бочки, и внутри неё гулко булькало. – Прошу прощения…

– Извините… Извините… – противным дискантом вторила бочке змеиная голова звероящера.

Я терпел, молчал и аккуратно, чтобы не попасть под гусеницы бочки, передвигал по земле ноги, следуя за движением толпы. Левый бок начал леденеть, но правому боку пришлось ещё хуже. Звероящер обильно потел и вонял чесноком. Подозреваю, что без соединений мышьяка в поте звероящера не обошлось.

Минут через пять толпа начала редеть, и я сумел выскользнуть из тисков вонючего звероящера и ледяной бочки на гусеничном ходу.

Морщась от пропитавшего одежду чесночного запаха, я принялся растирать окоченевшую левую руку и не сразу увидел, что меня вынесло к аттракциону «Пещера Ужасов». Это был шатёр, добротно закамуфлированный под естественную скалу с круглой дырой входа, в которой клубился беспросветный мрак. Служитель зазывал посетителей в пещеру, но никто не отваживался. Освободив проход, пришельцы стояли слева и справа от пещеры и смотрели на вход, ожидая возвращения очередного любителя острых ощущений.

Наконец он показался, и я с удивлением узнал шерстистого знакомца о трёх руках. Он шёл медленно, ходульной походкой, копна волос на теле стояла торчком, все три руки висели, будто парализованные, невидящие глаза были похожи на огромные нарисованные плошки. О беспредельности ужаса, который он познал в пещере, можно было только догадываться – от него не спасла и изрядная анестезия самогоном.