Сэмюэль Дилэни - Дальгрен [litres]

Он пожал плечами.

– Денни спит?

– Не-а.

Шкет сел на ступеньку ниже. Оба сдвинули ноги, когда во двор спускался Разор – подбрести к костру, постоять, сунув руки в задние карманы.

– Проснулся вместе со мной, – пояснила Ланья. – Мы хотели на тебя напрыгнуть, пока ты тут бродил весь такой задумчивый. Я сказала, что, если у тебя под рукой бумага и карандаш, тогда ни в коем случае нельзя. Потом мы вышли на веранду – а ты тут с ней.

– Где Денни?

– Увидел ее, прикрыл рот обеими руками – я думала, он что-то выпалит, черт его знает что, – спрятался за меня и сбежал. Уж не знаю, то ли в туалете заперся, то ли из дома слинял. А, нет, в туалете же не запрешься. Она его не заметила – хотя он топал будь здоров! – Ланья подбородком оперлась на кулак. – Бедненькая. Жалко ее.

– Вот он злобная сволочь, а?

– Думаешь?

– С ней – да. И с тобой. И со мной. Но я-то переживу, – пожал плечами Шкет. – А ты что будешь делать, если в один прекрасный день придешь, а он решит, что не хочет тебя видеть?

– Переживу, наверно, – вздохнула она. – Зря он с ней не поговорил. Сколько ему лет?

– Пятнадцать. А ей семнадцать.

– Скажи ему – пускай с ней поговорит. Раз они правда были такие близкие друзья.

– Ёпта, – ответил Шкет. – Я никогда не спорю с теми, кого трахаю. Она, я так понял, считает, что говорить не о чем. Она об этом жалеет, и тут я ее не упрекну.

– Ну, может быть, – с сомнением сказала Ланья. – По тому, что я услышала, мне она как бы понравилась. Она в девичьем доме живет? Вот где странное сборище. Я несколько раз бывала.

– Дайки?

– Не больше, чем здесь. Как думаешь, она захочет мне помочь в школе?

– Потому что тебе мало геморроя?

Ланья рассмеялась:

– Как приятно, что в вопросе-другом я просвещеннее тебя! Я-то считаю, что порой в сокрушительных затянутых… дискуссиях с теми, кого трахаешь, ничего плохого нет. Я никогда не ссорюсь с теми, кого трахают те, кого трахаю я. Или трахали. Я изо всех сил стараюсь общаться с ними как можно душевнее. А даже если иметь к этому талант, трудов порой не оберешься. Но скольких избежишь проблем, – она опустила уголки губ и трижды отстучала по коленке, – ты – не – поверишь! – И потянула его за волосы. – Пошли поищем его.

Но Денни слинял из дома.

Во дворе наконец раскочегарили костер. Ланья вызвалась сходить в винный со Жрецом, Шиллингом и Ангелом. Когда они вернулись, Шкет вынес из дальней комнаты дверь и положил на ящики во дворе – получился стол. Остальные приступили к стряпне.

– Пошли. Хочу на антресоли.

– Легко. – Она сжала его руку и пошла следом.

Когда они легли вместе, когда тихонько поговорили, когда занялись любовью, она, к его удивлению, была довольно вяла и рассеянна; ее крошечные безмолвные движения рассердили его. Пока она не сказала:

– Эй, что такое? Ты куда-то ушел. Возвращайся, – и все вернулось в царство смешного.

А после этого стало очень хорошо.

Кончив, он лежал, обнимал ее и проснулся от запаха. Его пробуждение пробудило ее. Он поднял голову на шум. На антресоли втолкнули третью тарелку. А потом вскарабкался Денни, переполз через них и стал раздеваться.

– Можем тут поесть, – прошептал он, словно боялся, что они еще спят с открытыми глазами.

На тарелках громоздились горы сосисок.

И овощного рагу.

– Ты куда делся?

Денни пожал плечами:

– Гулял просто. У Тринадцати тут флэт дальше по кварталу, на той стороне. Неплохой такой. – Он взял сосиску пальцами, откусил. По руке потек сок, закапал с локтя на коленку.

Шкет слизал.

– У меня так встанет, – сказал Денни и пихнул тарелку Ланье. – На. Будешь?

– А то. – Она потерла глаза и выбралась из Шкетовых объятий. – Где… а, ой. Спасибо, – кусая протянутую Денни сосиску.

Вспоминая не миг красоты, но миг, что в нем кружевами застыл, я отброшен в сейчас, где лишь сила всех чувств оправдает это тепло, эту тень у нее на плече, свет у него на бедре, отражение в почерневшем стекле, снизу подсвеченное. Нет, не пойдет. Не хочу искажать сильнее то, откуда я пал, памятью отточенное в разве что возможное. Теперь заполнить остается лишь глаза и руки.

Они выпили бренди, который Шкет попросил ее прихватить для Тэка («Вы не поверите, какое у меня платье, оба. Шкет, я знаю, что ты видел. Все равно не поверишь».) Она сказала, что ей скоро домой, но уснула. Разок кто-то рявкнул в кухне, разбудил их много часов спустя, и в темноте они снова любили друг друга.

Второй раз, поддавшись порыву, скрестившему долг со страстью к экспериментам, он отсосал Денни; длилось вдвое дольше прежнего.

– Может, тебе отдохнуть? – наконец предложила Ланья.

– Ага, – сказал Денни. – Ты передохни.

Так что он закрыл глаза и списал на аберрацию. И однако же это был лучший секс на его памяти. Он задремывал, грустя лишь, что помнит так мало; снова закрыл глаза.

Когда окно окрасилось в индиго, снова открыл. Ланья стояла на коленях.

– Я ухожу, – прошептала она. В поисках своей одежды они поползали по Денни. – Только я хочу кофе, – сложила она одними губами.

– Тут кофе целые коробки, – сказал Шкет. – Но у нас нет кофейника.

– Это ничего. Пошли.

Тринадцать и Кумара с тремя черными скорпионами, Вороном, Шиллингом и Б-г, проболтали на кухне всю ночь. К удивлению Шкета, из взаимных подколок выяснилось, что Ланья всех знает по именам, даже Шиллинга. (А Шкету пришлось несколько раз переспросить. «Шиллинг, чувак. Шиллинг. Двенадцать центов по-британски».) А «Б-г», обнаружил он, означало не «белую горячку», а «боевую готовность». Кроме ведра, чистых емкостей в кухне не нашлось, и Ланья поставила кипятиться воду для кофе в ведре.

– И ты это будешь пить ? – спросил Б-г.

– Конечно. Довести до кипения трижды, влить стакан холодной воды. Кофе от яичного белка осядет. А потом наливаете в кофейник и держите в тепле, – для каковой цели Кумара вызвалась отмыть котелок.

– Только Пауку не говори, что извела два его свежих яйца на это варево.

– Ёпта, – сказал Ворон. – Да их все на что только не изводят.

Шкет и Ланья пили черный, а остальным еще досталась мельтешня с сухим молоком (кто-то припомнил, что под столом завалялась коробка), споласкиванием чашек и сахаром.

– Отличный кофе, – признал Ворон (у которого уже развалился плюмаж), заглядывая в чашку на столе. – И не мутный! Надо мне запомнить. – Он выпятил толстые губы, подул на пар и тряхнул головой. Волосяной пляжный мяч закачался.

– Да, – через плечо обернулся Тринадцать. – Кумара, запомнишь? – И та кивнула.

Сонно подтянулись Собор и Накалка. Девять человек стоя пили кофе в кухне, где было тесно четверым.

– Я тут, если чё, поблизости, на той стороне и чуток подальше, – говорил Тринадцать. – Верхний этаж. Заходи, народ, когда хошь. Шкет объяснит, он у меня бывал. У меня там столько скорпионов – можно подумать, я гнездо свил. А я нет. Я просто со всеми дружу.