Сэмюэль Дилэни - Дальгрен [litres]

Мистер Новик проводил их до парадных ворот. У зеленой будки привратника они обменялись до свиданьями, всего-добрами, мне-было-ужасно-приятнами, заходите-сновами и опять до свиданьями, во время которых, решил Шкедт, когда позади лязгнула задвижка, лучше бы все открывали рты пореже.

Он повернулся на тротуаре, взял Ланью за руку, не сомневаясь, что едва повиснет тишина, она заговорит про разрушенное Обсерваторское крыло.

Они зашагали.

Она не заговорила.

Сделав шагов десять, она сказала:

– Хочешь написать что-нибудь, да? – Вот чем, догадался он, была эта жажда проговаривать.

– Да, – сказал он. – Я, наверно, зайду в бар – может, там что-нибудь поделаю.

– Хорошо, – сказала она. – Я сначала обратно в парк. Но попозже забегу к Тедди.

– Ладно.

Она двигалась подле него, плечом касаясь его плеча, глядя то на окрестные дома, то на тротуар, то посматривая вверх, на облитую ивами стену.

Он сказал:

– Хочешь пойти поиграть на гармошке, да? – прочтя это в таком же узоре безмолвных подсказок, какой поведал ей его желание. Он обнял ее за плечи; они зашагали в ногу.

– Да.

Он думал свои мысли, временами косясь на нее, гадая, о чем думает она.

Беззвучная в круговороте года речь превосходит все, что я хочу сказать, во что поверить. В гнетущем эфире я набрасываю свою односложность, пробуждаясь рефлекторно, миг за мигом. Обретенная ось, миг определенности, острие под таким давлением, что вышибает некое будущее, некое прошлое, которые я предчувствую лишь ознобом, застилают слой боли неким цепким упрямым недугом, отбросами зверства, что в порошок стирает кирпич и раствор. Насколько проще были бы любые махинации, породи поляризованная перцепция столь вопиющий идеал.

Речь , написал владелец тетради напротив страницы, где сейчас писал Шкедт, всегда превосходит поэзию, как печать …

– Здрасте.

Он оторвал глаза от стойки (серебристый танцор в клетке поклонился жидким аплодисментам и шмыгнул за черный занавес), глянул вниз на собаку – та коротко гавкнула.

– Мюриэл!..

– Здрасте, мадам Браун. Давненько вас не видел.

– Странно: я вас тоже не видела. – Она засмеялась по нисходящей. – Господи, тут сегодня как в склепе. Разрешите присесть? Можете сделать вид, будто угощаете пожилую даму.

– Конечно…

– Но я помешала вам работать.

Он пожал плечами:

– У меня как бы пауза.

Когда мадам Браун села, бармен принес ей как обычно и поставил перед Шкедтом новое пиво.

– Что пишете? Опять стих?

– Длинный. В естественном ритме английского языка.

Она задрала бровь, а он рефлекторно закрыл тетрадь; а потом пожалел.

– Как там мистер и миссис Ричардс и Джун?

– Ой. – Она расплющила костяшки на древесине. – Как обычно.

– Нравится им новая квартира?

Мадам Браун кивнула.

– Я у них ужинала позавчера. А сегодня у них, я так поняла, другие гости. Весьма занятно было наблюдать, как Мэри старается меня отвадить, чтоб я ненароком не свалилась им на голову. – Она не засмеялась. – Да, они уже вполне обустроились. – Выпрямилась. – Жалко, что так мало народу. Город всех всасывает; или, может, люди просто… уходят?

Шкедт поставил орхидею на тетрадную обложку – орхидея застыла на трех самых длинных зубцах.

– Без нее нельзя, а? – засмеялась мадам Браун. – Может, и мне пора завести. Может, мне в этом опасном городе очень везет?..

Он сдвигал руки с двух сторон, пока тупые кончики пальцев не ткнулись в клетку, а острия ножей не потянули кожу между, уже обжигая – вот-вот порежут.

– Мне еще надо к ним зайти. – Он слегка раздвинул пальцы. – Насчет денег.

– Вам не заплатили?

– Пять долларов в первый день. – Он глянул на нее. – Тогда в парке вы сказали, что они заплатят пять долларов в час.

Они кивнула и тихо что-то пробормотала. Он как будто расслышал: «…бедный шкет», – но не разобрал, предшествовало ли «бедному» «вы», следовала ли за ним запятая и заглавная.

– Как они вам сказали?

Она посмотрела вопросительно.

– Что именно они вам сказали, дословно?

Она обратила свою гримасу к бокалу.

– Что, если я найду молодого человека, который поможет им с переездом, надо ему сказать, что они платят пять долларов в час.

– Мистер Ричардс?

– Совершенно верно.

– Я, помимо прочего, потому и взялся за работу. Хотя, видит бог, деньги здесь ни к чему. Но они же, видимо, понимали, что делают?

– Надо было вам с ним поговорить. Он бы вам заплатил что… нибудь.

– Пусть он заплатит, что обещал… ёпта, я же не мог спросить в последний день.

– Да, это было бы странновато.

– Значит, придется заглянуть и поговорить с ним. – Он открыл тетрадь. – Я, наверно, еще попишу, мэм.

– Очень жалко , что так мало народу. – И она оттолкнулась от стойки.

– Да рано еще.

Но она не слушала.

Он листал страницы, пока не нашел: …как печать превосходит слова. Я хочу писать, но умею пришпилить словами лишь само это желание. Вероятно, можно слегка утешаться тем, что для немногих писателей, которых я лично знал, публикация – прямо пропорционально таланту – событие, неизменно сопряженное с катастрофой. Или, может, просто так сложилось, что все они – странное собранье…

– Па-бам, – прошептал он и перелистал до пустой страницы, – па-бам, па-бам, па-бам, па-бам.

Письмо так и лежало в почтовом ящике.

Красно-бело-синяя кромка пересекала уцелевшую решетку, одинокую среди гнутых и сломанных дверок. Он, кажется, разглядел чернильный обратный адрес. Можно прикинуться, подумал он, будто там написано Эдвард Ричардс, из гостиницы в Сиэтле, штат Вашингтон, неподалеку от Фремонт-авеню, на 43-й. В густом сумраке он умел вызывать к жизни что-нибудь такое… Он повернулся и пошел к лифту.

По крайней мере, кто-то протер пол в вестибюле.

Он нажал кнопку.

Из двери пустой шахты зашелестел ветер. Он шагнул в другую.

Вышел в кромешной черноте коридора и лишь тогда – кхынкнула дверь – сообразил, что по привычке нажал семнадцать, а не девятнадцать. Насупился во тьме и зашагал вперед. Плечом задел стену. Выставил руку и нащупал дверь. Шагал, пока не нащупал следующую.

И тогда остановился – из-за вони. Насупился сильнее.

Когда добрался до следующей двери (сколько с этой стороны квартир? три, четыре?), воняло тошнотворно и едко.

– Господи боже… – прошептал он; дыхание отдалось эхом.

Он заставил себя идти дальше.

Следующая дверь – очевидно, в прежнюю квартиру Ричардсов – под его рукой распахнулась. От вони повело, кинестетический фокус сбился. Он кинулся назад, дважды врезался в стены – один раз левым плечом, другой правым.

Долго, интересно, придется нащупывать кнопку лифта?.. Кхынк… кхынк… кхынк . Одной двери что-то мешало. Между кхынками отзвуком его дыхания прилетел ветер.