Николай Старинщиков - Цифры нации [litres]

Дед попал практически в точку, поскольку Машенька в последнее время именно так и жила – с небольшими отклонениями от подобного правила. На этот раз она вышла из проходной под ручку с новой подружкой, как две капли похожей на нее. Девушка была одета в синий джинсовый комбинезон и легкую куртку. Это их и отличало.

Они подошли к автобусной остановке и поехали на окраину города. Потом пересели в другой автобус и примерно через час оказались на даче у Софьи Степановны. Хозяйка бродила в саду и словно бы что-то искала. Машенька с ней поздоровалась и спросила:

– Что ищем?

– Вчерашний день, – последовал жесткий ответ.

Софочка была в своем репертуаре. Вначале она вообще не хотела ехать на дачу – со дня на день ждала возвращения сына. И только убедительная Машкина просьба заставила ее поступить иначе. Так надо. Это в интересах Володеньки. Разговор состоялся вчера. Об остальном Машенька обещала рассказать при встрече.

Софья Степановна впустила гостей к себе на участок и замерла.

– Знакомьтесь, – сказала Машенька, оборачиваясь к спутнице.

– Вера, – представилась та и склонила прелестную голову.

– А я Софочка! – развела руками Софья Степановна. – Тридцатого года выпуска! Дореформенной комплектации! Идем в дом. Что здесь-то воду толочь…

Они вошли в дом. Софья Степановна поставила чайник, усадила Машеньку с Верой за стол и принялась угощать чем бог послал – третьегодяшными сухарями, вареньем «От Софочки», а также наливкой «Виноградная кисть» собственной выдержки, к которой позже добавила бутыль какой-то жидкости… В итоге всех развезло, потянуло на песни, тем более что, как сказала перед этим Машенька, Вовочка жив и здоров, но только к маме пока что не может.

– Нельзя ему! Его могут взять прямо в постели…

– Ага! – Софочка напряглась. – То-то я смотрю, вдоль улицы топчутся двое…

– Вот и хорошо, что заметили.

– За Льва Давидовича! Пусть земля ему будет пухом…

И когда Софья Степановна окончательно размякла, Машенька заговорила о тяжелой Вериной жизни, что ей даже негде теперь ночевать, не говоря обо всем остальном. Софья Степановна моментально оживилась: как это негде, когда такая дача пустует?! И тут же велела Вере оставаться хоть на всю зиму.

– Будешь здесь приглядывать, пока меня нет, – рассудила она. И стала опять расспрашивать – чьих будешь да не знаешь ли тех-то.

Вера оказалась издалека и здешний город не знала. А то, что похожа на Машеньку, так это же абсолютная случайность, причем довольно типичная для последнего времени.

– Я потом заберу ее, – сказала Машенька. – Как только, так сразу… Мне комнату обещали отдельную…

– Ничего, – отмахнулась хозяйка. – Переживем. У меня огород, у меня погреб…

Так появилась на попечении у Софьи Степановны новая приживалка – без копейки в кармане, без родни, без перспективы на трудоустройство, поскольку специальности у нее вроде не было никакой.

Проводив Машеньку до автобуса, Софья Степановна стала показывать Вере свое хозяйство, куда входили многочисленные насаждения, показала газон с бассейном, баню, дровяной сарай, в котором, кроме поленницы дров, находился садовый инструмент. И все это было обнесено, как по струнке, высоким стальным забором из кованых пик.

– Живи, Верочка, – повторила она. – Хоть круглый год…

А сама все о сыне думала. Как он там? Голодный. Холодный… Позвонить ему она не имела никакой возможности. Прошлой ночью приволокся под утро к ней Харитон, передал записку от сына и велел забыть о телефоне.

– Абсолютное молчание, – повторил он. – Его моментально засекут, и тогда ему будет еще хуже…

Надышавшись в саду по самые уши, Софья вновь повела Верочку в дом, закрыла ставни на окнах в нижнем этаже и решила, что самое время включить телевизор – ведь по поводу него Харитон промолчал, а раз так, то выходит, что можно. Они поднялись на второй этаж и сели на старинный диван.

По ящику показывали всякую дребедень. Казалось, в мире спокойно, денег у всех навалом, а бедных осужденных никто в клетке по воздуху не носил. Не было такого события в пределах Поволжской республики. Зато был танец маленьких лебедей, и это подтверждало: в местном политическом болоте идет процесс закисления, после чего, вероятно, случится выброс газов, способный спалить все живое на континенте.

– Что-то меня в сон тянет, – зевнула Софья Степановна.

Она поднялась и направилась в спальню. Через минуту оттуда донесся устойчивый храп.

Вера подошла к спальне и прикрыла дверь. Потом выключила телевизор, освещение, но спать не легла. Она приблизилась в темноте к окну, выходящему на улицу, прильнула лбом к стеклу. На дачах не было ни огонька, лишь в конце поселка, возле леса, тускло светила лампочка на столбе.

Кошкин лежал в постели, но долго не мог заснуть. В голове вертелись недавние события, и не было никакой возможности от них отделаться. Он повернулся на другой бок, надеясь, что именно в таком положении заснет, но сон снова ускользал от него, а потом в зубной полости пискнул передатчик, и женский голос, прорываясь сквозь шорох эфира, произнес:

– Рыбонька – Хуку. У вас гости… До скорой встречи…

Это была Машенька. Именно так обращался к ней Кошкин. Он поднялся с кровати и, прячась за косяком, посмотрел на улицу и ужаснулся. Перекресток оказался оцеплен головастиками в униформе. Вдоль домов, на пешеходных дорожках, а также и в сквере стояли автомашины с выключенными фарами.

Кошкин отпрянул от окна, затем бросился к Римову в соседнюю комнату, с трудом разбудил и стал разъяснять ситуацию. И когда они, скрипя половицами, кинулись к окнам, было поздно: в дверь дома довольно громко постучали. От стука проснулись Шендеровичи. Федор Ильич, прыгая на одной ноге, пытался другой попасть в штанину. Катенька оказалась быстрее. Она накинула на себя куртку и бросилась с пистолетом в прихожую. Откуда у нее оружие, Кошкина интересовало меньше всего – главное, что оно имелось в наличии. Федор Ильич метнулся к Римову.

– Кажись, приплыли, – зашипел он надорванным голосом.

– Понятно, уходим, – отозвался тот, оставаясь в одних трусах и нервно скребя волосатую грудь. – Собираемся.

– Но я хотел бы…

– Согласен.

Получив одобрение, Федор Ильич подошел к двери и прислушался. С лестничной площадки доносился шорох. Это мог быть кто угодно – люди или андроиды. Либо те и другие вместе, но только не случайные прохожие. Случайные не ходят толпами среди ночи, и Шендерович, отпрянув от двери, обернулся к ящику на стене, снял с гвоздя ключ, открыл дверцу – петли, смазанные утром, даже не скрипнули. Нащупав широкую, как шляпка гриба, кнопку, с силой вдавил ее ладонью до упора, после чего за дверью раздался грохот.