Татьяна Калугина - Группа [litres]

Он захотел подняться чуть выше – и это у него получилось.

Попробовал сместиться вправо – снова удалось.

Левее и чуть назад – да без проблем! легко!

Так он маневрировал, осторожно и без резких движений, но со все возрастающей уверенностью осваивая свою новую сверхспособность, и от каждого перемещения в пространстве сердце екало, и захватывало дух, и голова чуть-чуть кружилась – а может, это слегка покручивался-накренялся перед глазами небесный купол с проступившими вдруг, поверх облаков и всяких законов оптики, стежка́ми созвездий.

«А ведь это, должно быть, сон!» – догадался Фадей.

С этого момента держать себя в воздухе ему не то чтобы стало трудно, но куда-то пропала легкость. Пришлось снова сосредоточиться на работе внутреннего «движка». Там, внутри, все по-прежнему исправно работало, вращалось и сообщалось, но Фадей вдруг почувствовал, что начинает снижаться. Помимо воли.

«Нет! Нет! Нет!» – в отчаянье думал он. И пытался задействовать какие-то мышцы, которые – во сне – располагались в его теле на уровне пресса, грудной клетки, ключиц и даже лопаток… На какой-то миг это давало результаты – падение удавалось приостановить, тело совершало судорожные рывки вверх, но очень быстро начинало тяжелеть и опускаться к земле. Стиснув зубы, Фадей снова и снова тащил, толкал, выдавливал себя вверх.

Все было бесполезно. Он терпел медленное, но верное крушение.

Тогда Фадей перестал сопротивляться этому неприятному, конечно, но все же не фатальному процессу, и вскоре его босые ступни коснулись травы, похожей на спутанные ведьминские лохмы. Фадей покачнулся – и обрел равновесие.

Встать вот так на ноги после полета было немного странно – все равно что ступить на твердую поверхность после длительного пребывания в воде. Фадей потоптался на месте, привыкая. Было ужасно грустно. Чувство огромной, непоправимой потери медленно заполняло ту область в Фадеевом существе, где раньше звенело и ликовало чувство полета. Теперь это была не область, а полость. Лакуна, пустота.

«Нет, нет, нет, пожалуйста, нет! – продолжал мысленно заклинать Фадей. – Учитель! Где же ты?! Помоги!..»

Но Учителя нигде не было. А висящие в небесах фигурки казались теперь страшно далекими, недосягаемыми. Вряд ли и существующими на самом деле… особенно если учесть, что все это сон… сон…

Фадей, тихо застонав, опустился в траву на колени, прижал обе ладони к груди. Там, в груди, что-то постепенно замедлялось и остывало.

«Нет. Нет, – подумал вдруг Фадей то же слово, но как-то по-другому, без прежней безысходности и сердечной боли. – Нет-нет. Погодите… Если я летал, то полечу снова. Я знаю, как это делается. Все опять получится, я взлечу! Просто штука в том, чтобы не думать, что это сон. Когда летаешь – нельзя об этом думать, ни в коем случае! Такой вот простой секретик. Теперь я его знаю, и я снова буду летать!»

Перед тем как проснуться, Фадей еще раз попробовал запустить механизм левитации и подняться в воздух, без всякой вышки – прямо с травы. Спокойно, без нервов, с твердой и непоколебимой уверенностью, что все у него получится. И действительно – внутри, за костями ребер, что-то ожило, словно возникла из ниоткуда гроздь щекотных воздушных пузырьков, а потом эти мельчайшие пузырьки начали разрастаться и превращаться во что-то вроде колесиков, вращательных лапок, втулок и локотков… Маленькая полетная фабрика, анатомический феномен, доселе неизвестный науке, но доступный каждому, буквальному каждому – желающему летать…

«М-м-м-м!..» – не размыкая губ, загудел Фадей мушиную мантру. Чуть подался вперед, качнувшись с пяток на пальцы ног. Развернул руки ладонями вверх и несильно развел их в стороны. В груди начало покалывать, припекать.

Его подошвы оторвались от земли, Фадей поднялся в воздух – и в эту же секунду проснулся.

Этот сон приснился ему единожды и больше не повторялся, но впечатление от него осталось такое яркое, что и сейчас, в свои двадцать семь, Фадей помнил его во всех мельчайших подробностях. Каждый раз, когда кто-нибудь говорил о Потоке, Фадею в голову приходили образы из этого сна – косматая равнина, купол неба с закатной кромкой, висящие между небом и землей человеческие фигурки… Фадей вспоминал, как лежал, проснувшись, с гремучей смесью ощущений, переполненный и опустошенный одновременно, ода́ренный и обкраденный. Вспоминал, как бросился вдруг к зеркалу, задрал пижаму… как безумная надежда, что получится «завестись», целый долгий сладостный миг казалась не такой уж безумной и нелепой. А потом все встало на свои места. Узкая комната-пенал с интерактивным окном, меняющим виды. Заваленный учебниками и гаджетами стол. На мониторе ноутбука – недописанный реферат по кибер-инсектологии. Musca domestica , муха обыкновенная.

В свое время он даже не очень и удивился, когда выяснилось, что именно это и нужно было сделать: найти зеркало и синхронизироваться с собственным отражением. Только и всего. И ты в Потоке. Зеркало – или любую другую отражающую поверхность, каких в кибертуалити великое множество. Но лучше зеркало: другие поверхности искажали, привносили свои шумы, и в итоге ты перекачивался в Поток долго и мучительно, неделями, месяцами усыхая в какой-нибудь дешевенькой биокапсуле хосписа или в дорогущем восстановительном модуле элитных клиник. Это было абсолютно неважно – где. Будучи уже отключенным от портала, ты продолжал уходить.

Зеркало же забирало мгновенно и без таких ужасных телесных метаморфоз.

Если бы Таис действительно намеревалась уйти, она бы использовала зеркало. Но она рассчитывала вернуться… То, что ею двигало в этот момент, было не одержимостью самоубийцы, а безрассудством ученого. Это-то и мучило Фадея больше всего.

Лужа на тротуаре. Просто лужа на тротуаре в «Увидеть Париж». Наверняка в ней отражалась еще и Эйфелева башня или огни шаттла обозрения с Елисейских Полей, или еще что-нибудь этакое, парижское. Таис не стала уточнять. «Это была обычная лужа, Фад», – сказала она, пожав плечами. В первые минуты втекания, на первой стадии, аутоморфы еще не знают, что начали уходить. И вообще выглядят как обычные люди, разве что немного рассеянные, проживающие что-то внутри себя. Постепенно это сменяется полной апатией и безразличием.

Словно почувствовав, что Фадей думает не о ней, Лисса нахмурилась. Но потом что-то ее успокоило, и, поерзав щекой по подушке, она улыбнулась и продолжила сладко спать.

Интересно, все бывшие аутоморфы обладают такой невероятной чуткостью к происходящему вокруг них? «Но бывших аутоморфоров не бывает, – напомнил себе Фадей. – Лисса – единственное исключение. Шедевр доктора Голева и его команды».