Татьяна Калугина - Группа [litres]

Тело, которым теперь обладала Лисса, меньше всего походило на результат тщательной реставрации после глубинных, близких к необратимым, тканевых разрушений. Оно выглядело так, словно никогда не знало ничего подобного, ни разрушений, ни последующих вмешательств, и всегда было вот таким – дышащим юностью, свежестью и здоровьем. С трогательно тонкими, но все же по-девичьи округлыми руками, с удлиненными бедрами, в которых женственность и стройность сочетались самым что ни на есть гармоничным образом. С небольшой, как бы только-только созревшей грудью, при взгляде на которую вспоминалось старинное бархатистое слово «перси».

Единственное, что осталось в Лиссе плоским, это живот.

Трудно было поверить, что какой-то год назад эта девушка считалась обреченной на верную смерть. На неприглядное рассасывание в воздухе, похожее на растворение тела в какой-нибудь едкой, небыстро действующей кислоте.

Фадей помнил, каких трудов стоило остановить процесс разрушения тела Лиссы и запустить его в обратную сторону. Остальные шестеро подопечных уже вовсю наращивали темпы продвижения к своим идеальным формам, а с Лиссой все никак не ладилось. Не удавалось найти правильную стратегию ее лечения. Ни пропущенная сквозь мышечные волокна электродная наносетка, стимулирующая восстановление на клеточном уровне, ни многочасовые сеансы в капсулах-биорганиках, ни любые другие попытки запустить реанимацию организма – ничто не давало результата. В первые дни гипносна наметилось даже что-то вроде ухудшения и без того плачевного состояния пациентки: та ниточка, которая связывала ее заблудившееся в Потоке «я» с человекообразной горкой костей, зачем-то сваленных в кресло и через раз отзывающихся на имя Листиана, сделалась еще более зыбкой, чем казалась вначале. Теперь ее и вовсе нельзя было обнаружить. Введенная в гипнотонию девушка больше всего походила на поломанный манекен. Фадей понятия не имел, что именно в ней срабатывает и отзывается, когда он подает ту или иную команду. Правда, на все команды Листиана реагировала одинаково – едва заметным поворотом головы на звук голоса. Только-то. И ничего больше. Но даже это казалось отчаявшемуся Фадею огромным успехом.

В те, самые первые, недели проекта Листиана доставалась Фадею всего на пару часов в день. Остальное время с ней занимались другие люди – специалисты из самых разных областей медицины, от ортопедов и окулистов до эндокринологов, гематологов и нефрологов. Иногда совет эскулапов приходил к выводу, что необходима «небольшая операция», и тогда она попадала в руки к хирургам. В этом случае все, что оставалось Фадею на ближайшие несколько дней, это сидеть рядом с восстановительной биокапсулой и держать в ладони Лиссину хрупкую безжизненную лапку, похожую на веточку, торчащую из зеленоватого, подсвеченного изнутри «желе» органика.

«Молодец! – не скупился на похвалу доктор Голев, заставая его за этим занятием. – Ты все правильно делаешь! Тактильный контакт для нее сейчас очень важен. Может быть, важнее всего остального, вместе взятого. Но было бы еще лучше, если бы ты при этом – говорил. Рассказывал ей что-нибудь. Что угодно. Прикосновения и голос, голос и прикосновения. Живая речь, обращенная к ней. Вот это было бы просто супер!»

С тактильным контактом у Фадея проблем не было, а вот говорить он почему-то не мог. Это было даже немного странно. Он, человек, выступавший когда-то с докладами на конференциях молодых ученых, принимавший участие во всевозможных тренингах и мастер-классах, связанных с пребыванием в кибер-спейсе, не мог заставить себя поговорить с девушкой своей мечты!

…Или все же – с аутоморфом своей мечты?

Ладно. Пусть будет – с девушкой-аутоморфом своей мечты.

Прах Таис предали стене в апреле – спустя два месяца и неделю после их с Фадеем знаменательной встречи в кафе. Фадей присутствовал на церемонии и видел, как работник парка покоя, выдвинув из стены полочку с уже сделанной гравировкой «Таисия Викторовна Куделькина, 2073–2094», поместил туда погребальную урну размером не больше мыльницы и отступил в сторону, давая родителям Таис возможность попрощаться. Мать Таис душили рыдания. Уткнувшись лицом в мужнино плечо, она так и не нашла в себе сил коснуться рукой ни урны, ни выдвижной полочки, внутри которой ее дочь должна была обрести последний приют. Отец – высокий худой мужчина, на изможденном лице которого горели такие же, как у дочери, ярко-синие глаза, – погладил урну чередой торопливо-бережных, неловких прикосновений, задвинул полочку и ввел цифры кода. Последний пароль его дочери. Который знали теперь только они с женой.

«И никакая не Куделькина, – подумал Фадей тоскливо. – Индиго. Таис Индиго. Она звала себя только так».

Остаток дня после похорон Фадей посвятил занятиям – готовил доклад по дихотомии виртуализованного сознания, чувствуя, как его собственное сознание безнадежно раздваивается, – а вечером поехал к Нырку. Они заранее договорились об этой встрече.

– Смотри там, без глупостей, – сказал Нырок, проводив его в подвал, где, замаскированные под круглобокие «тюльпаны» релаксаторов, стояли два портала MagicFly. – Если вздумаешь утечь вслед за ней – ради бога, но только не у меня дома!

– Я не собираюсь никуда утекать, – успокоил его Фадей. – Поставь мне что-нибудь.

– Может, сам выберешь? У меня куча игр, несколько миллионов…

– Да мне без разницы.

Облачившись в плотный черный костюм, переливающийся серебристыми сполохами, Фадей подошел к порталу. Протянул руку – и в сфере образовалась вертикальная щель. Расслабленные, вяло колышущиеся, как водоросли в слабой волне, нейлектрики активизировались, напряглись, словно вставшая дыбом шерсть. Потянулись к микровходам на его костюме.

Фадей забрался внутрь – и повис, как в невесомости, удерживаемый десятками тысяч «волосков», вошедших в свои разъемы.

В лицо дохнуло жаром. Разожмурив глаза, Фадей огляделся – и ничего не увидел, кроме белесо-бежевых, похожих на водную зыбь барханов. Они раскинулись во все стороны от него, зависшего в полуметре от земли, а сверху лупило солнце. Легким усилием воли Фадей потянул себя вниз – и встал на ноги.

Сколь ни печальны были обстоятельства, приведшие его сюда, Фадей не смог удержаться от усмешки: это была «Роза Пустыни». Нырок запустил ему «Розу Пустыни», долгоиграющий медитативный квест с унылым однообразным пейзажем и «радостями жизни» в виде редких кактусов и верблюжьих колючек. Никаких отражающих поверхностей. Ближайший оазис с озерцом под пальмами – где-то очень далеко, за пятым уровнем.

Эх, Нырок, Нырок! Тебе ли не знать, что Фадею раз плюнуть организовать себе отражающую поверхность из ничего, из воздуха и щелчка пальцев!