Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

А потом с ней произошло что-то страшное – либо где-то в Виллидже, либо в темном уголке парка. Такое страшное, что у нее чердак и съехал. И побежала она в то единственное место, где, как ей казалось, можно чувствовать себя в безопасности. Ну а друзья ее и пожалели.

А вот самая маловероятная, но и моя самая любимая версия: я и родилась в гримерке, кроваткой мне служил театральный сундук и Шекспира я наслушалась, прежде чем «мама» научилась говорить и, уж конечно, прежде чем стала пялиться в телевизор. Если я плакала, то укачивал меня тот, кто был свободен от сцены. Мои первые игрушки были из старого реквизита. Моя первая ошибка – попытка заморить червячка каучуковым париком. Мой первый карандаш – тюбик с гримом. Знаете, меня бы ничуть не взволновали всякие безумные страсти – что Нью-Йорк меняется и гримерка перемещается в пространстве и во времени, – будь я уверена, что смогу жить в ней безвылазно и что эти милые мальчики и девочки всегда будут рядом, играя свои спектакли.

А сегодняшний спектакль и впрямь идет, вдруг поняла я, когда, забывшись в этом своем сне наяву, вытащила пальцы из ушей и до меня, приглушенный расстоянием и разным хламом, что скопился в гримерке, донесся неторопливый барабанный бой, а потом и голос Моди, подстроившийся под этот ритм. Это она предупреждала двух других ведьм: «Слышишь, слышишь – барабанят! Скоро нам Макбет предстанет» [131] Здесь и далее цитаты из «Макбета». .

Значит, я пропустила только этот исторический революционный пролог королевы Елизаветы (за что дала себе затрещину) и еще коротенькую сцену с ведьмами, с ее знаменитым «зло есть добро, добро есть зло», сцену с окровавленным сержантом, в которой Дункан узнает о победе Макбета; и уже некоторое время идет вторая сцена, с ведьмами в степи, когда Макбет получает предсказание, что будет королем после Дункана, и не может не думать о том, как бы ему ускорить процесс.

Я села. Тут я и в самом деле на минуту задумалась, и пальцы вернулись в уши, потому что «Макбет» такой ужасно трагический, а я и без того, когда у меня мозги набекрень, некоторое время испытываю слабость, все вокруг становится таким неопределенным и расплывчатым. Может, принять пару таблеток снотворного, которые мне ухитряется доставать Моди? «Нет, Грета, – сказала я себе, – ты же хочешь посмотреть спектакль, хочешь увидеть, как они играют в этих сумасшедших костюмах. И особенно интересно, как получается у Мартина. Он тебе не простит, если ты не увидишь этого».

И я поплелась в другой конец гримерки – медленно, опираясь на все, что под руку попадало, и слова пьесы звучали все громче и громче. Когда я добралась до двери, Брюс—Банко говорил ведьмам: «Но если, наперед судьбу предвидя, вы знаете, что станется, что нет». Те строки, что у любого разбудят воображение своим глубинным пониманием мироустройства.

Под открытым небом было довольно сумеречно (день, что ли, уже клонится к вечеру – поздний утренник?), а освещение на сцене помаргивало, отчего декорации выглядели как-то призрачно. Значит, приступ этой моей дури в самом разгаре! Но я сосредоточилась на актерах; я разглядывала их через просветы в кулисах. Актеры были вполне реальными.

Да и спектакль тоже был вполне реальным, решила я, досмотрев до конца эту сцену и следующую, в которой Дункан поздравляет Макбета, причем они прошли в чисто елизаветинском стиле – без малейшей паузы. Никто не смеялся над цветастыми костюмами, и вскоре я сама вроде привыкла к ним.

Да, «Макбет» был совсем не похож на то, что обычно дает наша труппа. Громче и быстрее; с более короткими паузами между репликами; белый стих временами переходил в речитатив. Но было в этом что-то зажигательное, и все (в особенности Сид) работали в полную силу.

Подошла первая сцена с леди Макбет. Не отдавая себе отчета, я шагнула вперед – на то место, где меня уже трижды шарахнуло. Мартин настолько проникся мыслями о своей актерской судьбе и делал такие успехи, что я волновалась за него не меньше, чем он сам.

И вот появилась леди Макбет и направилась, как всегда, к противоположной стороне сцены, лицом чуть отвернувшись от меня. Потом уткнулась взглядом в искусственный пергамент, который держала в руках, и начала читать, хотя там не было ничего, кроме каракулей, и тут сердце у меня упало, потому что голос, который я услышала, принадлежал мисс Нефер. Я подумала (и даже едва вслух не произнесла): «Черт побери, он струсил? Или Сид в последнюю минуту решил, что не может доверить ему эту роль? Вот только кто же успел так быстро вытащить мисс Нефер из этой ее трубочки для мороженого?»

Но она вдруг повернулась, и я увидела: нет, это Мартин, – слава богу, тут ошибиться невозможно. Просто он говорил ее голосом. Когда человек впервые исполняет роль, в особенности если не успел толком порепетировать, он непременно будет подражать тому актеру, которого слышал в этой роли. Я сосредоточилась и поняла, что это, конечно, голос Мартина, только чуть выше обычного да некоторые интонации и ритмика как у мисс Нефер. Он тоже играл страстно и со всей отдачей, но, само собой, играл чисто по-мартиновски.

«Ну, малыш, отличное начало, – порадовалась я за него. – Давай и дальше в том же духе!»

И тут я повернулась к публике. И опять чуть не вскрикнула, потому что там, рядом со сценой, в самом центре резервной площадки был разложен ковер; посередине на невысоком стуле, обочь которого стояло нечто вроде дымящихся жаровен, сидела мисс Нефер, а вокруг нее – целая команда закутанных в плащи статистов в елизаветинских шляпах.

На секунду я погрузилась в прострацию, так как все это напомнило о том, что я видела (или думала, что видела) пару раз, когда отваживалась заглянуть сквозь дырочку в занавесе в закрытый зал.

Но в прострации я пребывала лишь секунду, потому что вспомнила: персонажи, произносящие шекспировские прологи, часто остаются на сцене и даже иногда спускаются к зрителям, а то и комментируют пьесу, ну, например, как Кристофер Слай и дворяне в «Укрощении строптивой». Значит, Сид решил собезьянничать и, как это с ним нередко случается, перестарался.

«Ну, Сиди, ты даешь! – подумала я, не сомневаясь, что туповатый нью-йоркский зритель ошалеет, увидев, что смотрит спектакль вместе с доброй королевой Елизаветой и ее придворными. – А что до вас, мисс Нефер, – добавила я не без зависти, – то вы можете сидеть себе в холодном Центральном парке, обогреваться дымком сухого льда и помалкивать; вот тогда все будет в порядке. Я искренне рада, что вам выпал шанс весь вечер пробыть королевой Елизаветой, пока вы не пытаетесь украсть эту сцену у Мартина и остальных актеров и у настоящей пьесы. Думаю, походный стульчик станет не очень удобен к пятому акту с его барабанным боем, но уверена, вы так вошли в роль, что даже не почувствуете этого. Только одно хочу вам сказать: не пугайте больше меня, делая вид, будто умеете творить чудеса – хоть с этим верджинелом, хоть с чем-то другим. Договорились? Вот и замечательно. А что до меня, то я буду смотреть пьесу».